При этом важно понимать, что в данном случае речь идет именно о массовых «изменениях сознания». Более того, именно массовые изменения, вопреки обыденному представлению, оказываются на порядки легче индивидуальных. Это связано с тем, что поведение личности, как правило, определяется окружающими ее условиями, изменения которых в «индивидуальном случае» затруднено – что и приводит к крайне тяжелой процедуре «личной коррекции». Еще бы – при этом личности приходится переходить с моделей поведения, которые более-менее соответствуют условиям ее существования на такие, которые противоречат им (и напротив, должны – по идее – способствовать изменению данных условий). Так, алкоголики и наркоманы, лишившись своего «хобби», должны по сути, полностью изменить не только распорядок своей жизни, но круг своего общения. А т.н. «лица с преступными наклонностями» при переходе к «честной жизни» должны «переработать» практически все методы своего взаимодействия с внешним миром. Неудивительно, что для такой «переработки» у них, как правило, не имеется сил – что и ведет к формированию определенного слоя «профессиональных преступников» (как правило, кстати, находящегося на «нижних уровнях» социальной пирамиды).
Что же касается массовых изменений сознания, то они, как правило, сопровождаются именно изменениями условий – что, к примеру, происходило в коммунах Макаренко, где бывшие малолетние преступники помещались в трудовой коллектив, в котором очень быстро меняли свои криминальные модели поведения на производственные. Более того, на примере макаренковской педагогики можно вывести еще одну важную закономерность: при прочих равных условиях человек скорее выбирает именно конструктивные, трудовые стратегии, нежели деструктивные и утилизаторские. На самом деле, это фундаментальное свойство разума, как такового, связанного с его особенностями, как информационной системы, приводящее к тому самому прогрессу, с которым обыкновенно связывается человеческая история. Именно отсюда проистекают корни исторического оптимизма, присущего, к примеру, марксизму – как учению, исторически направленному и рассматривающего человечество в комплексе всех условий.
И именно отсюда вытекает тот факт, что человек способен даже пережить некоторое, относительно кратковременное ухудшение условий – в том числе и повышение отчуждения труда – если в конечном итоге ожидается снижение деструктивности общества. На самом деле, это следствие еще одного фундаментального свойства человеческого разума – возможности «оперирования будущим», т.е. умение работать с определенными временными интервалами. Да, кстати, указанные свойства разума – не биологические, как это можно подумать, а системные, присущие данному свойству материи, как таковому. На самом деле, любое разумное существо, скажем, инопланетянин или ИИ (если он появится), неизбежно будет обладать подобным отношением к действительности. Вне связи со своей биологической основой. Впрочем, в рамках выбранной темы это не особенно важно.
* * *
Важно тут то, что данная способность открывает для человека путь выхода из крайне катастрофических состояний через резкое повышение конструктивности поведения. Причем в условиях текущей разрухи. Самый яркий пример подобного – переход советской Республики от состояния Гражданской войны к восстановлению и модернизации своего хозяйства, закончившийся выходом ее на самые передовые технологические рубежи. Однако в более «слабом» варианте подобный механизм работал и в иные исторические эпохи – к примеру, так же (через идею о будущем мирном времени) проходил выход из Русской Смуты XVII века. Правда, в «обычных условиях» этот «конструктивный подъем» довольно краток – одно-два десятилетия, а затем начинается период роста «утилизаторских тактик». В Советском же варианте этот период развития продлился практически полвека – до самого конца 1960- начала 1970 годов. Причина банальна – в данном случае речь шла о периодическом «подкреплении»: уровень жизни людей реально улучшался в течении всего советского периода, промышленное производство все это время модернизировалась. А главное - уровень отчуждения, связанный с технологическими особенностями производственных систем, реально снижался. Как раз до указанного времени (затем наступил обратный процесс).
Именно поэтому в случае с Советским Союзом до конца «золотой эпохи», мы можем вести речь о массовой «конструктизации» поведения, ведущей к возрастанию числа и роли конструктивных моделей и замене ими деструктивных. Правда, именно по той же причине произошло и его (СССР) падение. Снижение скорости падения отчуждения привела к тому, что указанный механизм («отложенной коммунизации») перестал работать: люди потеряли уверенность в том, что переход к неотчужденному труду станет возможен, что полностью перевернуло всю ситуацию. Но разбор причин, приведших к гибели СССР, следует делать отдельно (я не раз касался данной темы, и не раз еще к ней вернусь). Пока же стоит указать только то, что смысл случившегося лежит как раз в указанном влиянии внешних условий на психику. Собственно, как это уже говорилось выше, тут так же нет ничего необычного. Сколько раз в истории после короткого подъема, следующего за случившейся катастрофой, общество возвращалось в «привычно-скотское состояние».
Поэтому основной смысл «советского опыта» состоит именно в увеличении «протяженности» подъема, позволяющих отбросить концепции, основанные на его «уникальности» и «ограниченности» (те же идеи Л.Н. Гумилева, опирающиеся на «биологическую» пассионарность). Напротив, теперь становится очевидным, что указанного перехода к стагнации вполне возможно избежать. Более того, по мере изучения советского опыта становится ясным, как это следует сделать ради этого – как говорилось выше, не допускать застоя в модернизации производства и выбирать такие его формы, что способствуют снижению отчуждения вместо роста. Или, если это технически невозможно (как в случае с массовым производством, связанного с высоким уровнем отчуждения), понимать об неизбежном при это росте деструктивного поведения. Ну, и готовиться «парировать» данный процесс на более высоком уровне. К сожалению, как раз подобную связь (конвейер – отчуждение труда – деструктивность) в советском обществе не смогли усвоить, хотя все ее элементы прекрасно осознавались.
Вследствие этого было сделано две существенных ошибки: во-первых, был взят курс на внедрение сильноотчужденного массового производства, как более экономически выгодного, без учета тех социальных последствий, которые эту самую выгоду сводили на нет. А во-вторых, не была реализована стратегия по усиленному снижению деструктивных моделей, выходящих из указанного состояния. (К примеру, роста алкоголизма или «возрождения» в подростковой среде уголовных или, вернее, «квазиуголовных» моделей поведения в 1980 годах.) На самом деле, как уже было сказано, данная ситуация не является неизбежной: вполне возможна была «динамическая стратегия», аналогичная той, что применялась в раннесоветский период. Вот только для этого должно было возникнуть понимание проблемы и осознание того, что советский народ с определенного времени стал вести себя немного не так, нежели ранее. Однако общая мощь и стабильность советского общества не давали возможность ощутить указанные проблемы до того, пока они не стали реально угрожать самому его существованию (и в итоге – угробили таки СССР). Однако, как уже было не раз сказано, в рамках выбранной темы подробное рассмотрение причин гибели СССР не имеет смысла.
Вернее, имеет смысл, как указание на то, что именно непонимание и уверенность в невозможности «отката» привело к самым катастрофическим последствиям. И это в крайне благоприятных условиях. Но, если честно, то данное явления является довольно ожидаемым, так как свидетельствует о том, что переход к важности понимания общественного развития и руководства этим пониманием в жизни только начинается. А следовательно, до свершившегося события мало кто мог вообще предположить, что с социалистическим обществом следует вести себя по другому, нежели с любыми другими социальными системами, и что уровню отчуждения труда следует предавать столь высокое значение. (В иных социумах, как можно понять, этот параметр вообще некритичный – там нормой считается именно деструктивное поведение, со всеми вытекающими отсюда последствиями).
* * *
Но теперь, после того, как мы имеем перед глазами прекрасные примеры и «коструктивизации», и «деструктуризации» проявлений человеческой психики, а равным образом, и примеры применения всего этого к нашей жизни, мы уже не в праве закрывать глаза на подобное свойство общества. И главное – не вправе отказываться от столь мощного инструмента изменения реальности. К сожалению, именно сейчас среди «интеллектуалов», в том числе и левых, доминируют обратные взгляды. А именно – уверенность в изначально деструктивной природе человека, идущей от его «обезьяньей основы». Данная модель преломляется в общественном сознании в два «направления». Во-первых, в господствующую теперь уверенность в том, что построить справедливое и более благоприятное общество, нежели современное, нельзя. Эта модель, именуемая «концом Истории», стала популярной именно после гибели СССР, и основывается на крайне некритичном восприятии его истории. В частности, в отказе от «внутреннего разбора» советской эволюции, и признании его неизменным с 1917 года и до самого конца. Бредовость подобного утверждения, в общем-то, очевидна. Но, несмотря на это, данная концепция имеет популярность не только за рубежом, но и на постсоветском пространстве.
Второй же моделью, которая проистекает из указанного представления о «внутренней греховности» человека является стремление к улучшению общества, основанной на максимальном подавлении личности. Действительно, если последней в большей степени управляет «внутренняя обезьяна», то совершенно естественным становится желание заключить ее в прочную клетку. Варианты данной клетки могут быть различными: от некоторой физиологической (посредством препаратов) или даже психологической блокировки в «мягких вариантах», до жесткого физического подавления в «сильных». Кстати, указанный «мягкий вариант» прекрасно сосуществует с указанной моделью «лучшего общества»: огромное число граждан развитых стран, включая детей, принимает «психокорректирующие» препараты. Что же касается «жесткого», то, слава Богу, этот тип борьбы с «обезьянами» пока является популярным лишь в художественном творчестве. В частности, он породил огромное количество всевозможных «империй», руководимых некими «чистыми от обезьянства» личностями, железной рукой загоняющих человечество к счастью. Однако самое неприятно тут то, что данный путь кажется эффективным многим левым, включая коммунистов. Мысль о том, что установить социализм возможно лишь путем систематического и мощного террора, до сих пор выступает одной из самых популярных среди постсоветских людей.
На самом деле, никогда и нигде насилие не являлось методом, увеличивающем количество людей с конструктивным поведением. Да, оно могло снимать самые опасные проявления «деструкции», однако основой для «конструктивизации» - а это именно то, что требуется от социалистического общества – быть не может. Проблема состоит в том, что, как уже говорилось во второй части, к каждому человеку «вертухая» не приставишь – т.е., насилие делает, конечно, неприемлемым некоторые из утилизаторских моделей поведения (к примеру, воровство – и то не до конца), но полностью закрыть этот путь оно не может. А главное – оно не повышает привлекательность конструктивных моделей, что и является главной особенностью социалистического общества. Именно поэтому все варианты исключительно «силового» улучшения человеческого поведения обречены на неудачу. И напротив, в уже не раз указанном случае снижения отчуждения труда привлекательность деструкции снижается: если честный человек живет лучше (во всех смыслах) нежели вор, то мало для кого путь вора покажется пригодным для выбора.
* * *
Именно так – через создание новых производств, позволяющих человеку попадать в экономически и психологически комфортные условия – происходило снижение уровня преступности после Гражданской, да и после Великой Отечественной то же. И именно через уничтожение последних происходил рост преступности, накрывший бывшее советское пространство в 1990 годах. Поскольку ни одна из «честных» стратегий в этом случае не давала не то чтобы преимуществ, а хотя бы сравнимых с «нечестными» возможностей для выживания. Ожидать в таком случае расцвета нравственности было бы смешно. В общем-то, единственной причиной, благодаря которой утилизаторство не охватило все и вся, явилась огромная сложность советского социума, благодаря которой изменение типов господствующих стратегий заняло значительное время. Однако это не особенно важно, поскольку не отменяет главного: зависимости господствующих моделей поведения от типа производственных отношений. Ну, и как следствие – важности последних для всех общественных подсистем, включая самые, как может показать, неожиданные.
Нам же из всего вышесказанного важно понять, что изменение общества всегда сопровождается изменением личности, причем в совершенно определенной закономерности. А именно – развитие более совершенных, низкоотчужденных форм труда неизбежно повышает ее психологическую конструктивность, а переход к менее совершенным, пускай даже и более экономически эффективным, ведет к развитию утилизаторства, и в конечном итоге, к деградации общества. Именно поэтому в конечном итоге данная стратегия – уже не личная, а общественная – и оказывается наиболее приемлемой. Впрочем, только продвижением к уменьшению отчуждения труда это направление не ограничивается – на самом деле, оно представляет собой лишь один путь из того подмножества путей, которое можно назвать «деинфернализацией». Но об это будет сказано позднее…
