Навеяно этим постом товарища Коммари...«Генетическая память» - штука серьезная. Хотя на самом деле она не имеет никакого отношения к генетике, да и к памяти тоже, а представляет собой просто набор распространенных в обществе стереотипов, но именно эти стереотипы во многом определяют поведение людей. При этом генетическая память «работает» наподобие памяти обыкновенной, заставляя человека выбирать варианты действия на основании уже свершившихся фактов. И так же, как память «биологическая» создает феномен подсознания, очень часто заставляя человека отказываться от рациональных аргументов в пользу иррациональныхе, так и память генетическая зачастую действует подобным образом, только уже не для отдельного человека, а для целых обществ.
Впрочем, разница состоит в том, что проблема подсознания давно осознанна. Можно по разному относиться к Фрейду, но факт состоит в том, что он ввел идею устранения причин иррациональных действий человека, воздействуя на его подсознание. Как не наивны были фрейдовские модели, но они положили начало современной психологии, и дали возможность поиска способа оздоровления психики. Для «генетической памяти» и вообще, психологии масс данная проблема еще не решена, и сама идея «лечения общественной психики» еще не стала общепринятой. Поэтому иррациональное вовсю торжествует.
Впрочем, рассмотрение проблемы «общественного сознания» - отдельная большая тема. Пока же хочется отметить лишь некоторые ее частные аспекты, проявляющиеся в странном, с точки зрения рационального мышления, поведении людей. Например, одним из проявлений этого иррационального является постоянный страх перед Гражданской Войной. Ужас, в который погрузилась Россия после ее начала, был настолько велик, что страх перед ней оказался «встроенным» в общественное сознание страны. Неосознаваемый большинством, он действовал весь советский период и действует до сих пор. При этом сдвиг в иррациональное был довольно велик, и остается до сих пор.
Поэтому для современного человека, равно как и для советского, остается непонятен и странен тезис Ленина: «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Становится непонятным: или Ленин настолько глуп, что не понимает ужаса гражданской войны. Или Ленин настолько кровожаден, что готов согласиться с гибелью миллионов людей, только бы уничтожить проклятых буржуев. В обоих случаях он оказывается весьма неприятным типом: приходится выбирать между дураком или садистом. Так как у Ленина много подобных «странных» высказываний, и для избегания этого в советское время было выбрано особое решение: все мнения и высказывания Ленина рассматривались, как некая особая сущность, которую надо почитать, но не следует обдумывать. Метод не новый – все религии стоят на этом, ведь вдумчивое чтение религиозных книг любого сделает атеистом.
Но для СССР это имело более опасные последствия – постоянное в стране общество, в отличии от религии, основывалось именно на знании, а не почитании. Стоили советским людям начать задумываться, как вся эта конструкция оказалась бесполезной. И стал советский человек антисоветским…
На самом деле, подобное отношение - результат именно иррационального страха. Во многом благодаря ему советские люди выбрали тот путь, что привел к реальным гражданским войнам на территории бывшего СССР, не говоря уж об разрушении промышленности, бедности и прочим неприятностям. Что ж, такое свойство иррационального – в личной жизни оно зачастую сводит человека к самоубийству, в обществе – к саморазрушению.
На самом деле, конечно, Ленин не был ни дураком, ни садистом. Дело в том, что фраза, как обычно, вырвана из контекста, в данном случае, исторического. А дело было в том, что в 1914 году Мировая Война стала очевидностью. Хотя Энгельс и предсказал ее более чем за двадцать лет до начала, но долгое время мир тешил себя иллюзиями о том, что мировой войны больше не будет. Но август 1914 года эту иллюзию развеял в прах. Несмотря на предсказание Энгельса социал-демократы к этому событию оказались опять не готовы, и, собравшись в 1915 году на Циммервальдский конгресс, они судорожно пытались выработать хоть какую-то позицию по этому вопросу.
Разумеется, гиблость идеи отстаивания интересов своего правительства и поддержки его в войне была очевидна. Война уже шла, и ее Молох с каждым днем пожирал все большее количество жертв. Но и кажущийся очевидным курс на пацифизм был не столь оптимальным, как кажется. Дело в том, что в условиях империализма и милитаризации экономики заключение мира было невозможным. Это довольно неочевидно, потому что для этого надо обладать системным мышлением и рассматривать государство, как систему. Большинство социал-демократов жило представлениями прежнего времени, где то или иное политическое решение принимается согласно воле политиков, и они надеялись на их добрую волю. Впрочем, возможно некоторые из «пацифистов» это понимали, и просто надеялись остаться в памяти людей гуманистами, которые хотели как лучше…
Но Ленин, в отличии от большинства, был именно системным мыслителем. Он был истинным диалектическим материалистом, не желающим прятаться от реальных проблем за белыми одеждами пацифизма. Поэтому Ленин выдвинул единственно реальный лозунг:«превращения империалистической войны в войну гражданскую». Дело в том, что иначе, как развертывание социалистической революции, уничтожением всей империалистической системы, как таковой, остановить мировую бойню было невозможно.
Но тут и встает тот самый вопрос: А разве бойня гражданская лучше бойни мировой? Но на самом деле для Ленина ответ был очевиден: Лучше. Почему?Дело в том, что имея в виду этот лозунг, Ленин предлагал применять его вовсе не к одной России, а ко всем воюющим странам. К Франции, Англии, Германии и т.д. Революция должна была произойти во всех развитых странах. Если бы это произошло, то кровавая мясорубка Мировой войны была бы остановлена. Никакая Гражданская война не способна принести столько жертв, как методичное индустриальное уничтожение людей, наподобие «Верденской мясорубки».
В реальной Гражданской войне в России интенсивность боев была на порядки ниже, нежели на германском фронте, и это при том, что интенсивность Первой Мировой в России сильно уступала интенсивности Западного Фронта. Реально, большее число жертв русской Гражданской войны – это результат полного разрушения экономики страны, тифа, голода. А также постоянной «молекулярной войны» соседа с соседом – об этом очень хорошо написано в романе Шолохова «Тихий Дон». Все это – следствие не столько действий большевиков, сколько той ситуации, в которой оказалась Россия в 1917 году, не выдержав военной нагрузки. И главное – для понимания ситуации с Гражданской войной в России следует понимать, что эта страна достаточно сильно отличалась от остальных участников Первой Мировой.
Поэтому что в Российской Империи переход к буржуазному обществу был не завершен. Страна еще сохраняла прежние структуры доиндустриальной эпохи, а , точнее сказать, они составляли в ней большинство. Поэтому результат революции оказался совершенно иной, нежели мог бы быть в развитых странах. Огромные пространства страны просто «провалились в прошлое», оказавшись во власти «крестьянского естественного анархизма». Причем не только и не столько там, где он был выражен явно, как в случае с Махно, но и там, где этот анархизм не декларировал себя политически. Крестьянское хозяйство по-сути, автономно, ему нет нужды до внешних структур. Михаил Булгаков в романе «Белая гвардия» выразил интересы крестьянства, которые он испытал «на своей шкуре» в Гражданскую:
— И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью — во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее.
— Чтобы никакая шпана из Города не приезжала требовать хлеб. Хлеб наш мужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю.
— Чтобы из Города привозили керосин.
Таким образом, и стоило ослабиться внешнему воздействию – и архаизация поползла по стране, как пожар. В такой ситуации разрешение проблем, что копились десятилетиями под гнетом государственной системы угнетения привело к массовой резне. Еще большие проблемы архаизации создала тем, что уничтожили даже слабые системы обеспечения общественной безопасности – от правоохранительных органов до гигиены. Тиф, который еще сдерживался до революции тем, что удавалось создавать карантины над очагами, охватил всю страну. Так же свирепствовал и сифилис, и дизентерия. Это естественно – архаизованная система подгоняла численность населения под свои нормы. И основные проблемы для новой власти лежали именно в том, чтобы повернуть развитие страны от архаизации к прогрессу.
Но для Европы, где, в общем, общество уже перешло к индустриальной форме, такого быть в принципе не могло. Германские или французские рабочие – это не русские крестьяне, они не имеют желания жить в отдельной деревне, и гробить все системы жизнеобеспечения. В случае победы Революции они просто обречены восстанавливать общество на индустриальной форме. Если же предположить, что интенсивность боев в европейской Гражданской войне будет такова, как в российской, то это означает, что превращение войны империалистической в войну гражданскую сбережет огромное число жизней.
Но и предположение о том, что европейская Гражданская война будет по интенсивности близка к российской, неверно. Жестокость нашей Гражданской войны во многом связана с тем, что буржуазные ценности не были доминирующими, а ими были ценности еще относящиеся к феодализму. «Корона снимается только с головой» - это можно отнести не только к суверену, но и к огромному числу российских дворян. Основной аспект Революции и Гражданской войны для них – это восстание хамов, «чуди белоглазой», «проклятых жидов». Офицер, шедший на верную смерть на пулеметы красных шел не ради своей собственности – в основном, дворяне к тому времени уже разорились и жили «на одну зарплату». Он шел для восстановления своего мира – в котором деление на благородных и подлых было основополагающим фактом. Потом, когда это деление в период как раз Гражданской войны было размыто, многие из белых перешли на сторону красных – потому, что не видели смысла в том, что еще недавно было важным. Многие недоумевают – почему это белые оказались способными так обозлить народ, почему не раздавали землю крестьянам, чтобы получить поддержку, ведь это очень важно. Они не понимают – человек сословного общества думал совершенно иначе, нежели мы сейчас. И для него отдать землю крестьянам – это как уронить небо на землю, совершить переворот всего своего представления. Как не странно, подобное понимание было присуще и красным, которые рассматривали белых, как неких абсолютных врагов, которые никогда не смогут стать своими. Отсюда и огромная жестокость сторон друг к другу.
А вот в Европе такого не было. Феодальные порядки были практически изжиты, и даже отношение к капиталистам стало иным. Рабочее движение давно сделало капиталиста противником, но противником равным, с которым можно бороться. Он потерял форму хтонического врага, которого можно только уничтожить. Нет, обе стороны – это всего лишь люди, занимающие свои места в классовой системе. Для того, чтобы «уничтожить» буржуя, нет смысла его вешать или расстреливать, достаточно просто отменить его собственность. Собственность – вот жало змея, без нее враг безопаснее котенка. Сам буржуй, лишенный собственности, не имеет больше стимула воевать до последней капли крови (он вообще, в отличие от дворянина, не желает воевать). Поэтому после того, как буржуазное государство падет, его «элементы», в основном, потеряют смысл борьбы. Именно поэтому жестокость и кровожадность европейской гражданской войны будет много меньше, и уж абсолютно не сравнима с жестокостью войны мировой.
Именно это и имел Ленин, когда объявлял этот лозунг. Но европейские социал-демократы оказались неспособны провести его в жизнь, и Европа выбрала войну. Это принесло гекатомбы жертв в Первую Мировую, а затем еще совершенно немыслимое количество во Вторую Мировую войну. Как не странно, но когда после Второй Мировой часть Европы оказалось в «советском лагере», то установление социалистической системы там прошло, на удивление, бескровно, несравнимо с Гражданской войной в России. Это еще раз подтверждает правоту Ленина.
Но в самой России переход от феодально-капиталистической структуры к индустриальному социализму принес столько жертв, что в «генетической памяти» людей отпечатался запрет на Революции. Страх перед Гражданской войной транспонировался на страх перед любыми социальными переменами, направленными на повышение индустриальности общества. И если на первые поколения людей он еще не особенно воздействовал, так как они еще находились в рамках представлений традиционного общества, то последние, находящиеся целиком в советской культурной среде, оказались им просто поражены. (Это, кстати, говорит о культурной, а не «биологической» основе «генетической памяти».) В результате, как раз люди, ставшие советскими по всем показателям, оказались беззащитны против «антисоветской заразы». Разумеется, эта причина является одной из многих причин возникновения антисоветизма, но игнорировать ее нельзя.
Еще более опасен страх перед Гражданской войной теперь, когда он заставляет отказываться от любой формы борьбы. Как не странно, но теперь структура нашего общества близка к европейской, и ужас того, что было в стране в 1917-22 нам не грозит. Но мысль о том, что реализация социальной справедливости может привести к войне, является определяющей. Хотя, конечно, не имеет под собой оснований – представлять Путина или Медведева в роли, скажем, Колчака, погибающего за Россию, а не удирающего в Шереметьево весьма странно. Равно как и представлять российских офицеров, идущих на «красные пулеметы». Жало буржуазии – собственность, а не штыки. Тем более теперь – собственность международная, которая может исчезнуть даже вне нашего желания, просто в связи с событиями в мире. А страх перед Гражданской войной –это просто страх, основанный на перенесенным некогда обществом событии. И так же, как для личного освобождения необходимо отбросить свои детские страхи, вытащив их из подсознания, для освобождения общественного стоит вывести общественные страхи в рамки рационального, дневного мышления. Впрочем, не только его…