На самом деле все просто - на разработку System 360 фирма IBM потратила порядка 5 млрд. $ «образца 1964 года», что соответствует современным 30 млрд. $. Подобная астрономическая сумма сейчас выглядит нереальной – но в то время ситуация была иная. Американская суперкорпорация била точно в цель – уже в первый месяц после анонсирования выпуска ЭВМ, количество заказов на нее превысило 1000 штук. Если учитывать, что стоимость машины составляла от нескольких десятков тысяч долларов (в самой примитивной конфигурации) до нескольких миллионов этих самых $ (автомобили среднего класса в это время стоили 2000-3000$), стоит понимать, что в данном случае эти самые средства окупились очень быстро. Точнее, достаточно быстро для того, чтобы уже через пять лет указанная корпорация «выкатила» на рынок следующую «инкарнацию» своей машины (System 370). С тем же самым результатом.
Представить подобное выделение средств в СССР было тяжело - даже космические программы оказывались дешевле. Однако даже если бы указанные средства были выделены, то полностью изменить ситуацию не могли бы и они. Поскольку, на Западе, как можно догадаться, основанием создания «новых» компьютеров была продажа «старых» (т.е., освоенных моделей) – а значит, данный процесс имел непрекращающийся характер. Более того, каждое новое поколение ЭВМ оказывалось более доступным для покупателей – с миллионов долларов счет перешел на сотни, а затем и на десятки тысяч, пока не подошел к той роковой цифре (2000$), с которой началась «эра ПК». (Впрочем, помимо прямого удешевления было еще и удешевление относительное, на «одну операцию», что для мейнфреймов было не менее важно). Это вело к увеличению числа потребителей данных товаров – причем, чем больше их становилось, тем более массовым оказывалось производство, тем более снижалась цена. И, следовательно, опять – увеличивалось количество покупателей. Ограничением тут выступало только количество населения – что мы и увидели после начала «писизации», когда число вычислительных устройств стало сравнимо с числом людей. Был бы спрос, который, собственно, и выступает тут главным параметром, определяющим все остальное.
* * *
А спрос был. Собственно, именно он и являлся главным источником прогресса в производстве компьютеров. Дело в том, что за предыдущие десятилетия т.н. высокотехнологические отрасли накопили очень большой капитал – аномально большой капитал по сравнению с тем, который нужен был им для «нормального существования». Авиастроение, ракетная и космическая техника, атомная промышленность (еще не «подмоченная» радиофобией), судостроение, энергетика, химия и т.д. и т.п., не говоря уж о ВПК – все они очень хорошо «выросли» на госзаказах 1950-1960 годов. Впрочем, не только они – значительные куски от указанного «пирога» достались и всевозможным научным центрам и университетам. Наука давно забыла, как она существовала до Второй Мировой войны – все эти полуголодные аспиранты и погрязшие в бюрократии (и коррупции) научные функционеры, пыльные библиотечные залы и ведущие свой счет откуда-то из средневековья факультеты. Все это стало прошлым – теперь наука вкупе с образованием рассматривалась, как одна из приоритетных отраслей, и вместо прежних «пыльных» функционеров к ее руководству пришли «динамичные» молодые люди, прекрасно знающие, где и как у государства можно получить деньги.
Причем, пока еще под реальные проекты – умение жить чистым надувательством придет несколько позднее. Равно как и умение «скармливать» презентации и проспекты вместо реальных вещей. Но тогда, когда шло взрывное развитие компьютерной промышленности, о подобных методах еще только начинали задумываться, равно как и о том, что огромные выделенные средства можно было бы осваивать как-то по-другому, нежели вкладывая их в развитие отрасли. Поэтому казалось разумным массовое приобретение дорогостоящей вычислительной техники всевозможными научным центрами. Впрочем, не только ее – но именно компьютеры из всей массы разнообразного научного оборудования оказались самыми понятными «инструментами» для «новых функционеров», не являвшихся профессионалами в той или иной области, но желающими таковыми казаться. По сути, именно в конце 1960 – 1970 годах сложилось то явление, которое можно назвать «компьютерный фетишизм», и которое остается актуальным и по сей день: достаточно сказать, что понятие «высокие технологии» до сих пор связывается исключительно с вычислительной техникой и микроэлектроникой.
Впрочем, сейчас этот самый «фетишизм» давно уже идет на спад, и даже серии увлечений той же «виртуальной реальностью», нанотехнологиями или 3Д-принтерами задевали незначительное количество людей в течение незначительного времени. И сравнивать его нынешнее состояние с «тем временем» смешно. Даже в современных «гаджетах» борьба за мегагерцы и мегабайты ушла в прошлое - сейчас более популярны «дизайнерские» изыски и мода, а пресловутый лейбл на крышке способен стоить больше, нежели все техническое совершенство. Да и характер распределения средств давно поменялся – теперь никто не ждет от вложения денег каких-либо реальных прорывов. Однако рассматривать подобную особенность современного мира надо отдельно. Тут же стоит указать, прежде всего, на то, что весь прогресс вычислительной техники, произошедший в мире в 1970-1980, и даже 1990 годы, в реальности основывался на уникальной ситуации, сложившейся из-за особой формы соперничества между сверхдержавами. И все, что мы имеем в этой области по сей день, включая пресловутую «писизацию» мира, т.е., массированное распространение ПК, и наследующую ей «гаджетизацию» - все это берет свое начало оттуда. И, что самое главное, из этой самой уникальной ситуации берет свое начало современная (ну ладно, почти современная) гипертрофированная вера в возможности «информационного прогресса» и в способность последнего решить любые стоящие перед человечеством задачи.
* * *
Именно на базе этого самого «компьютерного фетишизма», по сути, и шло развитие в 1980-1990, да и в 2000 годы. Причем, усомниться в его «благости» мало у кого хватало сил. И только сейчас становится понятным, что особой пользы обществу от указанного развития «информационных технологий» в реальности не было – первые серьезные результаты от указанного процесса были получены лишь в конце 1990 годов. Да и то, если сравнивать эффективность экономики, с примеру, середины века с современностью, то, по гамбургскому счету, современность окажется не в выигрыше. Несмотря на все компьютеры, мобильники и прочие телекоммуникационные системы. Однако для начала 1970 годов подобная «компьютерная эйфория» на Западе оказалась крайне эффективным способом развития соответствующих производственных систем. Да, общий реальный эффект от массового внедрения вычислительной техники был не велик – однако для отладки технологий, связанных с указанной областью он оказался ключевым. Поскольку позволил вкладывать в них все возрастающие средства. (Именно с данного момента пресловутые «IT» на десятилетия сделались синонимом успеха, а люди, занимающиеся ими, начали постепенно «переходить» из разряда неких «чудаков» в разряд успешных и высокооплачиваемых личностей. )
Однако все это относилось к Западу – т.е., к развитым капиталистическим странам. В СССР же ситуация была иная. Удивительно, но запустив волну новой технологической революции в мире, задав направление его развития, наша страна через какое-то время оказалась отстающей в плане освоения данной волны. Точнее, это-то совсем не удивительно. Дело в том, что все указанные «мультипликативные» эффекты от массового внедрения новых технологий, как это можно увидеть, способны работать только в условиях рыночной экономики. Дело в том, что советские руководители заводов и институтов не имели того переизбытка капитала, которое позволяло их западным коллегам массово покупать ЭВМ, причем порой не сказать, чтобы нужные. Более того, особенности мышления советских руководителей и особенности принятия решений в рамках существующей в СССР системы, не позволяли им бездумно следовать моде, стараясь любой ценой «приобщиться к прогрессу». Скорее уж наоборот, они старались придерживаться абсолютно рациональной – на первый взгляд – стратегии довольно осторожного отношения к новым технологиям.
Именно поэтому на ту же программу ОГАС, разработанную по инициативе Глушкова, советский «аппарат» ответил довольно мягким, но от этого не менее действенным, сопротивлением. Вложить столь астрономическую сумму во что-то не совсем очевидное показалось для руководителей страны (в широком смысле этого слова, поскольку высшие руководители – тот же Косыгин –были к указанной ОГАС достаточно благожелательны) ничем не оправданным мотовством. Впрочем, подобное поведение «аппарата» вряд ли являлось чем-то из ряда вон выходящим –эта же самая стратегия в стиле «держать и не пущать» а так же «разбазаривание прекратить» - для него являлась, в общем-то, стандартом, причем, характерным еще с довоенного времени. Можно, например, вспомнить, что половину всех сатирических материалов в 1930-1960 годах составлялоо именно обличение подобного «бюрократизма». (Вторая часть посвящалась обычно лодырям и алкоголикам.) Причина очевидна – бюрократ, в отличие от бизнесмена или «аффилированного менеджера», не имеет личной заинтересованности в принятии инноваций. Он вообще не получает от них ничего, кроме «геморроя». (Т.е., усиленной работы в плане согласования данных инноваций со всем остальным – а в случае неудачи еще и гарантированного «нагоняя».)
* * *
И вот тут-то мы и подходим к самому интересному. А именно – к тому, почему же при подобном «аппарате» СССР довольно долгое время оказывался лидером мирового инновационного развития. Данная особенность страны кажется парадоксальной – и лишь «обыденность» ее, привычность для советского человека, «прячет» данный парадокс от постороннего взгляда. Впрочем, на самом деле, ничего сложного тут нет. А именно – низкая инновационность советских управленцев компенсировалась очень высокой инновационностью иных социальных слоев. Инженеры или рабочие, ученые или преподаватели – все они просто горели желанием применить что-то новое, и «естественный консерватизм» аппарата в подобной ситуации служил, в общем-то, благой цели. Он выступал в качестве некоей «тормозящей системы», не давая кипящей инновационной энергии общества разрушить все непрерывным потоком новаций. Условно говоря, то, что в классовом обществе существовало в «отдельно взятой голове» лица, принимающего решения (бизнесмена, чиновника), то в СССР существовало в качестве «экстериоризированной» социальной системы. (Речь идет о «тогда», сейчас, разумеется, никаких возбуждений-торможений у ЛПР нет, есть лишь нацеленность на максимальную личную выгоду.) Ну, и как не странно, данная ситуация позволяла советскому обществу серьезно «экономить» на «аппарате» - как в плане его величины, так и в плане его «качества». В «управленцы» шел не сказать, чтобы лучший «человеческий материал» - по крайней мере, в плане квалификации. Но развитию страны это не мешало.
Однако подобный «симбиоз» активных работников и «пассивизирующих» эту активность управленцев, мог существовать только в условиях указанного непрерывного потока новаций. Если этот поток иссякал – то указанный механизм начинал демонстрировать черты самого кондового, непробиваемого консерватизма. Именно последние случаи очень часто можно было наблюдать в позднем СССР, в так называемых «непрестижных» местах, откуда все активные люди старались «свалить» как можно дальше. (К примеру, в сельском хозяйстве.) Собственно, именно благодаря данной особенности и начал формироваться известный образ нашей страны, как отсталой и неспособной к инновациям. То, что подобная система является лишь ответом на фантастическую инновационность общества, мало кто задумывался. (Как мало кто задумывается и сейчас.)
Впрочем, для нас самым важным тут является то, что данная система обладала свойствами, прямо противоположными тем, что присущи классическим капиталистическим механизмам распостранения инноваций. Если последние основываются, как можно понять, на неких «встроенных» свойствах экономической системы – правда, с известными допущениями– то для советского общества необходимым условием являлось существование особого, высокого «инновационного напряжения» во всем обществе. Несвязанного, по сути, с экономикой. Т.е., не возникающего «автоматически» из «нормальной» работы существующих предприятий, где люди честно и добросовестно исполняют свои обязанности, отсиживая с 8 до 17. А требующего «отдельного социального контура», настроенного именно на это. (Впрочем, если рассматривать ситуацию несколько подробнее, то станет понятным, что и при капитализме настоящая инновационность не возникает автоматически. Автоматически там идет лишь «шлифовка технологий», внедрение уже созданного – и когда источник того, что можно «шлифовать» иссекает, вся инновационность падает до нуля.)
Однако в СССР даже подобная «шлифовка технологий» оказывалась невозможной без «внешнего давления» на производственный процесс. К примеру, если бы тот Глушков сумел «пробить» свой ОГАС, то пальма первенства в плане компьютерной техники, и, возможно, микроэлектроники, неизбежно оказалась бы в наших руках. Массовый заказ на компьютеризацию народного хозяйства не только позволил бы вложить значительные средства в микроэлектронную отрасль – избыточные средства с т.з. советской экономики – но и «запустить» новый этап «новационной революции». Иначе говоря, снова сделал бы СССР лидером в одной из важнейших областей. А может быть, и не только в ней одной – в конце концов, появление всеобщей информационной системы могло бы вызвать настоящую информационную революцию, а не то бледное подобие, что мы имеем сейчас. Ведь советское общество даже перед своим концом было еще достаточно «потенциально активным», и начало любого «великого проекта» могло бы в корне изменить его структуру. Проблема состояла в том, что этот самый проект некому было начинать…ъ
* * *
А так СССР пришлось «пожинать плоды спокойной жизни» - в виде нарастающего отставания во многих областях, в совокупности со все более «пожирающей» общество «серой сферой», с каждым днем захватывающей все новые области. Ну, и закончилось все совершенно закономерно – тем, чем и должно было закончится. А именно – распадом страны, почти полным уничтожением высокотехнологичного производства, превращением осколков СССР в страны Третьего мира. И это еще лучший вариант – о худших лучше не вспоминать. Такова была плата за непонимание разности советского и капиталистических обществ, за тупую уверенность, что ими можно управлять, и в них можно жить, используя совершенно одинаковые методы и стратегии. Впрочем, это относится не только к бывшему СССР. Развитые страны запада, так же, сами не ведая того, попали в ту же ловушку, уверовав в то, что СССР – это такая же страна, как и остальные. Но об этом будет сказано несколько позднее…
