Я довольно давно не писал о творчестве И.А. Ефремова, поскольку считал, что все, что можно было сказать, уже сказано. Однако, как говорил один политик: «Никогда такого не было – и вот опять!». В смысле, что очередное упоминание творчества Ивана Антоновича в текстах совершенно разных людей – вот тут и тут – вызвало очередной поток высказываний, один в один соответствующих тому, что говорила официальная критика более полвека назад. При выходе «Туманности Андромеды» в 1957 году. Да-да, то самое: сюжет ходульный, герои картонные, и вообще, автор писать не умеет. Разница только в том, что в 1957 году – да и вообще, в советское время – это писали профессиональные критики, так сказать, особо выращенные «режимом» оценщики художественных произведений. Сейчас же подобное пишут обычные читатели. А тогда, в 1957 году, обычные читатели скупали журнал «Техника молодежи», где публиковался роман, и/или стояли в очередях за книгой и передавали ее друг другу, как величайшую драгоценность. Причем то же самое можно сказать и относительно других произведений Ефремова. (Сам он как то заметил, что на «черном рынке» стоимость его книг равна стоимости Библии, книги самой по себе сверхценной для своих читателей.)Подобная популярность «откровенно слабых работ» (по мнению тогдашних критиков) может показаться странной – как кажется она странным многим из наших современников. Однако именно в ней и кроется ключ к пониманию творчества и идей Ивана Антоновича Ефремова.Так почему же читатели восприняли «Туманность Андромеды», а за ней и последующие произведения автора, как нечто, необходимое для себя? И почему это оказалось столь неожиданным для критиков? На самом деле, ответ на этот вопрос не особенно сложен, скорее даже наоборот – довольно очевиден при внимательном рассмотрении проблемы. Правда, для того, чтобы сделать это, надо провести некоторое небольшое отступление. А именно – объяснить, чем же, с «системной точки зрения», выступает литература.
* * *
А выступает она не чем иным, как каналом передачи информации от сознания автора к сознанию читателя. Иначе говоря, первый должен так перенести на бумагу существующие в голове образы, мысли и чувства, чтобы второй смог воспроизвести в это уже в рамках своего сознания. На самом деле, это достаточно нетривиальная задача, особенно если учесть низкую пропускную особенность указанного канала. (Вспомните, к примеру, какой-нибудь величественный пейзаж, что хранится в вашей памяти. И прикиньте, сколько он займет места, если будет оцифрован. А ведь в романах подобные пейзажи описываются сотнями – а вместе с ними и множество иных вещей! И все это умещается в тексте объемом в десятки, в лучше случае, сотни килобайт. Если брать текстовый формат, конечно. ) Однако, начиная с глубокой древности, писатели прекрасно справлялись с подобной задачей. Дело в том, что узость указанного канала связи в данном случае компенсировалась огромной величиной «словаря» (тезауруса), по которому велось кодирование-восстановление передаваемой информации. А именно – тем общепринятым набором образов, которым располагает общественное сознание.
Поэтому у автора нет смысла подробно расписывать, к примеру, «залитый солнцем лес», показывать цветовой диапазон листьев и стволов на каждом миллиметре - поскольку он уверен, что у большинства читателей эта фраза вызовет примерно одинаковые ассоциации. И «ярко блестящие от счастья глаза», и «нежное дыхание», и «чудовищную усталость» - все это большинство людей воспримет примерно одинаково. Да, какие-то вариации будут – но они окажутся несущественными по сравнению с тем, что удается в подобном случае передавать, пользуясь столь узким информационным каналом. Однако, отсюда же можно увидеть и ограничение подобной схемы – а именно, она может работать только в том случае, если указанное информационное поле у автора, и у читателя, будет одинаковым. В противном случае, восстановление закодированных смыслов становится невозможным. Самый простой пример подобного варианта – это, конечно, чтение книг на неизвестном языке. Даже если слова в подобном случае будут набраны «родными» буквами, и их можно будет прочитать вслух, то все равно, никакого смысла в них не будет. Более интересным является случай, когда слова оказываются, вроде бы, «свои», но при этом описывающие неизвестную для читателя реальность. (Если кто сомневается – скачайте, к примеру, учебник по квантовой физике для вузов, и попытайтесь понять, о чем там идет речь.)
Так вот, именно подобная особенность литературы, по сути, и ответственна за то, как воспринимаются те или иные произведения. Разумеется, если речь идет о литературе художественной на родном языке, то в ней полного непонимания - как это происходит с квантовой физикой - разумеется, не будет. Более того, если речь идет об обыденной жизни, то можно с некоей степенью достоверности читать авторов, живших за сотни лет до нашего рождения – при наличии перевода, или даже «подстрочника». Общий смысл можно будет понять. Но вот «тонкость» созданных автором образов, особенности его мыслей и чувств, разумеется, будут утеряны, поскольку различие авторского информационного поля и нашего в этом случае довольно велико. И, чтобы это различие преодолеть, требуется уже не просто переводчик – требуется настоящий мастер художественного слова, способный «разобрать» исходный авторский текста, и «пересобрать» его уже на нам понятной основе.
* * *
Может показаться, что для писателей – наших современников - этот вопрос не актуален. В принципе, это так – но существует несколько исключений. Во-первых, в случае, если речь идет о высоко стратифицированном (разделенном) обществе, то очень может случиться, что информационное поле одной страты не будет совпадать с информационным полем другой. К примеру, так существуют «маргинальные» виды искусства, понятные только представителям особого культурного типа. (Вроде толкиенистов и прочих ролевиков.) Однако творчество Ивана Антоновича к подобной разновидности не относится – натянуть на Ефремова звание «маргинала» не получится. Он писал для всех и ради всех. Однако есть еще один момент, который может помешать указанной распаковке произведений. Речь идет о том, что оно может охватывать «обычных людей», но находящихся в ситуации, малознакомой для большинства. Ну, вот не сидело 99,99% читателей под бомбежкой, не погружались на дно морское, и не испытывало невесомости. (Да и вообще, у среднего человека диапазон испытанных ситуаций довольно ограничен. ) Но и у этой проблемы есть способ решения. Обычно тут сильно помогает «метод аналогии» - к примеру, под парусом в десятибалльный шторм мало кто ходил, но вот путешествовали по морю-озеру в небольшое волнение многие. Собственно, этот метод и использовал Иван Антонович в своих произведениях. Правда, условия применения его были достаточно экзотическими: дело в том, что писатель рассматривал не просто поведение человека в необычных условиях. А выводил в своих работах то, чего еще не существовало.
Дело в том, что, как уже не раз говорилось, Иван Антонович занимался ни чем иным, как созданием моделей будущего, конструированием того, что наступит после перехода человечества через барьер, отделяющий классовое общество от бесклассового. О возможности такого перехода надо говорить отдельно – тут можно сказать только то, что из 1950 годов подобное развитие событий выглядело достаточно вероятно. Однако при всем этом понимания того, каким будет то самое будущее, столь активно обещаемое в рамках официальной советской пропаганды, не было. В лучшем случае рисовались довольно убогие схемы с «продленной современностью» - вплоть до будущих партсобраний. (Хе-хе, именно так обстояло дело в первой редакции «Страны багровых туч».) Но данный вариант для человека, знакомого с закономерностями эволюционного развития – а Ефремов был одним из лучших эволюционистов страны – разумеется, не подходил.
Поэтому он пошел другим путем – а именно, поступил так, как обычно делается в науке. Т.е., решил построить модель будущей реальности – пускай и не полную. Результаты данного эксперимента оказались несколько неожиданными. Прежде всего, стало понятно, что психология обитателя будущего оказалась иной, нежели у современников писателя. (Точнее, почти иной – об этом «почти» будет сказано ниже.) Причина подобной особенности связана с тем, что психика, как правило, возникает «в ответ» на особенности окружающей среды – т.е., как сказали в свое время классики, «бытие определяет сознание». И если среда изменится – а то, что она изменится с 1950 годов, можно было легко догадаться – то изменится и человек.
Причем, если знать указанные изменения мира, то можно «вычислить» и образы «людей будущего». Задача эта, конечно, непростая, и требующая изрядного умения и большой работы. В частности, автору требуется сконструировать практически весь окружающий мир, применяя знания широчайшего спектра: от биологии до астрономии. Эта колоссальная работа прекрасно видна в т.н. «премудрых тетрадях» - черновиках писателя, а точнее, неких «заготовках» будущих работ, включающих обширные материалы по самым разным предметам. Но создать подобный мир вместе с его обитателями было еще пол дела. Ведь, как сказано выше, писатель – потому и писатель, что он не просто что-то создает в своем сознании, но еще и передает это созданное своим читателям. Поэтому перед Ефремовым стояла непростая задача: оттранслировать созданные им образы «мира будущего» в сознание своих современников. Казалось бы, в свете указанного выше требования «совпадения информационных полей», это невозможно – в крайнем случае, надо было передать читателю весь массив информации, известный автору (доктору биологических наук и лауреату Сталинской премии, между прочим). Т.е., заставить его пройти весь тот путь, что прошел сам Ефремов - что невозможно.
* * *
Однако на деле все получилось гораздо проще. Ведь, как было сказано выше, «люди будущего» отличаются от людей настоящего почти полностью. Почти! Вот в этом «почти» и заключен главный секрет фантаста Ефремова, настоящая причина популярности его произведений – и ценность их для нас. Ведь «сконструируй» он свою «Туманность» целиком на произвольных постулатах – то она стала бы одним из бесконечных «миров», создаваемых фантастами. Красивой, но бесполезной игрушкой. Но дело в том, что Иван Антонович был не просто фантастом, и даже не просто ученым с мировым именем, создавшим целую область в палеонтологии – тафономию. Он был еще и человеком, буквально исходившим всю страну вдоль и поперек. Именно исходившим – своими ногами, занимаясь геологическими и палеонтологическими исследованиями. И при этом, имевшим дело с самыми разными людьми: от бывших уголовников до профессоров, от жителей мегаполисов до представителей малочисленных сибирских народов. Причем, очень часто имевшим дело с ними в процессе взаимодействии в условиях, сильно отличающихся от стандартных…
В этом случае он мог легко убедиться в том, что в необычных условиях и поведение, и даже мышление людей может сильно отличаться от привычного. А самое главное, убедиться в том, что многократное проведение рискованных экспедиций как раз и возможна благодаря подобной аномальности поведения. А в 1930 годах, при бедности существовавшего тогда государства, любая более-менее серьезная экспедиция оказывалась невозможной. Для примера можно привести знаменитую Верхне-Чарскую экспедицию Ефремова, которая, в принципе, вообще не должна быть начата, поскольку выделенные средства были не только недостаточны для организации, но и поступили недопустимо поздно. По всем привычным представлениям, работу следовало бы прекратить – и возвращаться в Москву. Однако был выбран противоположный путь – экспедиция была начата, более 100 км труднодоступной болотистой местности было пройдено обследовано, в результате чего получены ценные сведения о расположении залежей редкоземельных металлов и даже золота в данном районе Забайкалья.
И ведь подобных экспедиций было не одна, и не две. И, разумеется, проводились они не одним Ефремовым – уже впоследствии многие замечали, что большая часть сделанной в это время работы оказывалась на пределе возможностей. Но и награда за подобную деятельность была колоссальная – по сути, геологи 1930 -1940 годов заложили фундамент современного освоения Сибири, с которого до сих пор кормится страна. Получалось, что именно указанные ненормальные - с т.з. городского, да и сельского населения, «практики», основанные на смене базовых моделей поведения - могут быть не просто реальными, но и крайне эффективными в жизни. Особенно это было видно по сравнению с «нормой», с привычной городской, «конкурентной» жизнью, представляющей, по сути, непрерывную борьбу всех со всеми - даже в условиях, смягченных Советской Властью - и приводящей к колоссальному перерасходу ресурсов и сил. Именно указанное различие, по сути, и стало основным стимулом для Ивана Антоновича в выработке цели для своего литературного творчества.
* * *
Писать Ефремов начал еще в 1943 году – в ситуации, когда болезнь лишила его возможности для активной научной деятельности. Лежа на больничной койке, он воссоздавал в своей памяти известные ему примеры указанных «сверхвозможностей» человека (не путать со «сверхспособностями»), и передавал их в своих произведениях, вошедших потом в серию «Рассказы о необыкновенном». Сюда входят и рассказы о привычном писателю труде геологов: «Белый Рог», «Голец Подлунный», «Озеро горных духов», «Алмазная труба». И рассмотрение в указанном выше ключе людей иных профессий – но так же работающих на пределе возможностей: «Катти Сарк», «Тень минувшего», «Путями старых горняков», «Последний марсель». Делает он и первые обобщения данного механизма, пытаясь найти корни «сверхвозможностей» в использовании редких, обычно остающихся без внимания, особенностей природы – как в рассказе «Обсерватория Нур-и-Дешт» он обращает внимание на стимулирующие возможности радиации, в «Встрече над Тускаророй» - о лечебных свойствах глубинной воды, в «Бухте Радужных струй» - об скрытых свойствах некоторых тропических растений. Но самым главным в них, все равно, оказываются люди.
Вот в этом ключе – в описании людей, способных решить неразрешимые задачи – и лежала причина популярности творчества Ивана Антоновича среди советских людей. Ведь, как уже было сказано, ситуация, когда указанные «сверхвозможности» позволяли исполнить самое безнадежное дело, в то время была весьма распространена. Собственно, сама раннесоветская история представляет собой не что иное, как непрерывную демонстрацию подобных «сверхвозможностей», непрерывный поток побед, основанных на парадоксальной – с точки зрения обывателя – стратегии. На стратегии изменения мира посредством совместного труда. (И напротив, там, где использовался противоположный путь – путь конкурентной борьбы, подгребания под себя всего, до чего можно дотянуться, эгоизма в той или иной форме –очень вероятны были поражения. Пускай даже этот эгоизм и оказывался «одетым» в псевдокоммунистическую демагогию.) В общем, можно сказать, что рассказы Ефремова выглядели не чем иным, как квинтэссенцией «советского духа». Лучшим выражением того, о чем многие задумывались, но не все могли окончательно сформулировать.
Вот в этом «попадании в поток» и состоит «феномен Ефремова». Собственно, исходя из вышесказанного, можно легко понять причины последующей популярности работ писателя, начиная с «Туманности Андромеды». (А равно – и причины неприятия их критиками.) Дело в том, что люди прекрасного ефремовского будущего вели свое «происхождение» от указанных выше людей «ефремовского настоящего». От тех же геологов, строителей, инженеров, ученых, врачей и и т.д. – в общем, от тех, которые выбрали себе путь общего труда вместо архаичного и деструктивного пути всеобщей конкуренции. И многие советские граждане, читающие «Туманность», без особого труда видели в Дар Ветре и Эрге Норе себя. Да, «себя» в самом лучшем качестве, такого «себя», которым еще только предстояло стать через века непрерывной работы. Но никакого фундаментального барьера между советским «конструктивным» гражданином 1957 года, и людьми, борющимися с Железной Звездой, не было.
* * *
Однако, отсюда же понятно, что человек, не охваченный данным конструктивным потоком, оказывался неспособным к понимания ефремовской фантастики. И тут не надо особо объяснять, почему подавляющее число литературных критиков – да и «литературно-журналистской братии» вообще – оказалась в именно этом лагере. Достаточно почитать мемуары подобных лиц – где большая часть текста посвящена теме борьбы с себе подобными. Собственно, с этим же связана и очевидная неудача с экранизацией «Туманности Андромеды»: объяснить актеру или режиссеру, как должны вести себя люди, занимающиеся исключительно общим конструктивным трудом, было крайне тяжело. Это врач или ученый понял бы – или, скажем, монтажник на стройке. А вот человек, целиком и полностью занятый самопрезентацией - каковыми выступают большинство «людей искусства» - оказывался к подобному пониманию неспособным. (Поэтому сам Иван Антонович и сказал про фильм что-то вроде: коммунизма не видно, но полученный результат является единственно возможным.)
Ну, и разумеется, теперь можно понять – в чем же состоит проблема понимания Ефремова в наше время. Дело в том, что в отличие от 1950-1960 годов - т.е., от времени, когда писал автор - ситуация с общим конструктивным трудом стала еще хуже. А вот деструктивной конкуренции, понятное дело, появилось на порядки больше. Поэтому неудивительно, что ключ к пониманию ефремовской фантастики оказывается утерян – и наши читатели находятся в положении тех самых литературоведов 1950 годов, которые не видели очевидную связь работ писателя с окружающей жизнью. Поскольку в их жизни ничего подобного не было – и быть не могло. То же самое можно сказать и про нас. Впрочем, не все так печально. В конце концов, даже Шекспира, описывающие реальности полутысячелетней давности, или Гомера, писавшего (писавших) о том, что было более четырех тысяч лет назад, читают до сих пор. Правда, лишь после работ переводчиков – но мысли давно умерших авторов все равно волнуют наши души. Так и работы Ефремова, равно как и многих иных советских авторов, вполне могут оказаться нужными для наших современников.
Ну, а главное – они окажутся жизненно необходимыми тогда, когда потребность в конструктивной деятельности станет так же жизненно необходимой. А этот момент наступит неизбежно – и, если честно, ждать остается не сказать, чтобы долго…
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →