
Впрочем, я не имею иллюзий относительно того, насколько легко удастся избавиться от данной заразы. Но если есть хоть какая-то возможность сделать шаг к конструктивному отношению к истории (вместо современного поклонения чугунным статуям «героев» и «антигероев») – то его надо использовать. Что и будет сделано. И, в качестве удобного примера для рассмотрения указанной «эстетике», мы возьмем историю советской архитектуры. Поскольку именно в ней прекрасно видно то самое «изменение смысла эпох», которое столь «любимо» разного рода волюнтаристами. В том смысле, чтоб они очень любят связывать это самое изменение с наличием разного рода «вождей». Даже «архитектурные стили» (которые на самом деле, конечно, не стили) в нашем волюнтаристическом мира давно уже названы по именам правителей: «сталинка», «хрущевка», «брежневка». Другими словами, почти официально считается, что именно «вожди» являлись истинными авторами строящихся зданий.
Но, при внимательном рассмотрении, становится очевидным, что это - не так. Особенно хорошо это заметно, если обратиться к временам, еще не «охваченных вождями» - как раз к тем самым 1920 годам. И увидеть, что как раз в это время в советской архитектуре – как и всей культуре вообще – происходили важные перемены. А конкретно – зарождался тот самый «советский стиль», который будет сопутствовать стране до самого ее конца, причем, невзирая на смену «вождей». Но об этом будет сказано несколько позднее. Пока же стоит отметить, что в историю культуры 1920 годы вошли, как период т.н. «конструктивизма» - явления, которое признано не только «нашими», но и большинством зарубежных исследователей. По той простой причине, что его последователи оказали влияние не только на отечественную, но и на мировую архитектуру, войдя в ее «золотой фонд». (Кстати, интересно, что в самом СССР указанный конструктивизм особенно не выделяли. Почему – будет сказано ниже, но можно сразу же отметить, что это не было следствием чьей-то злой воли.)
Но что же представляла собой эта самая раннесоветская «эстетика конструктивистов». А представляла она собой прямое обращение к «индустриалу». К промышленности. К заводам и фабрикам, к железнодорожным путям и аэропланам, к стройкам и коренным преобразованиям жизни. «Железный конь идет на смену крестьянской лошадке» - эта фраза, пускай и в комичной форме, прекрасно передает тот мейнстрим, что господствовал в стране. Будучи движением к созданию новой реальности, к отказу от привычных норм, сковывающих человека, конструктивизм был полностью адекватным своему времени. Правда, была одна тонкость, которая оказалась для конструктивизма роковой. А именно: указанное движение основывалось, прежде всего, на мощнейшем локусе будущего, на уверенности в неизбежности изменений - а вовсе не на окружающей действительности. Само по себе, это обращение к будущему было мощнейшим ноу-хау СССР, обеспечившим ему высочайшую эффективность своих действий. Но только в том случае, если применяющие его отдавали себе отчет об указанной «временной сдвинутости» своих представлений. А главное – адекватно представляли себе размеры и направления этого самого сдвига.

Вот тут то и лежит корень поражения раннесоветского конструктивизма. Он банально не соответствовал имеющимся в стране технологическим нормам. Его прекрасные проекты жилых домов и общественных зданий, с ленточными окнами и огромными общими пространствами, с высокими формами и игрой с пространством, «натыкались» на одно «Но». На низкий технологический уровень. Когда рассматриваешь то, что было, все же, воплощено в жизнь, то поражаешься, как вообще это было сделано. Поскольку данные строения просто просились быть сооружены «из стекла и бетона» с добавлением конструкционной стали - любой другой материал казался для конструктивистов чуждым. Но в молодой советской стране со стеклом и бетоном было, мягко сказать, не очень. Впрочем, тут вообще тяжело выделить какую-то отдельную область, где можно было бы говорить о хоть каком-то изобилии. Наверное, только с песком, шлаком и иными наполнителями не было проблем. Но вот с цементом была реальная напряженка – что очень хорошо проявилось через несколько десятилетий, когда модерновые строения стали быстро разрушаться из-за низкого его качества. Не меньшие проблемы были с арматурой, необходимой для железобетона: и с количеством, и с качеством. Кстати, именно поэтому СССР 1920 годов не стал «страной небоскребов» - как хотели многие из архитекторов. Добиться необходимых для этого условий удалось только через два десятилетия.
А пока – приходилось довольствоваться пятью-шестью этажами, причем, для облицовки каркаса применять «камышит» или солому. В лучшем случае, шлакобетон. Да, кстати, отливать заготовки большого размера так же было проблематично – так как подъемных кранов так же не было. Да что краны – не было даже нормального металлического профиля. В итоге для футуристических рам и дверей приходилось применять дерево не самого лучшего качества. И разумеется, через определенное время все те передовые архитектурные решения, что так красиво и функционально выглядели на бумаге, оказывались далеко не в лучшем состоянии. А главное, основного преимущества конструктивистской архитектуры - ее потенциальной массовости и доступности для каждого – тут получить не удавалось. Скорее наоборот – указанные дома оказывались дороже более традиционных построек. Причем, речь идет вовсе не о рубленных избах и не о щитовых бараках. (О них, кстати, будет сказано ниже.) А о более привычной для России кирпичной застройке. Что поделаешь – как уже было сказано выше, арматура и цемент выступали для нашей страны в это время роскошью, подъемные краны считались чуть ли не штуками, а бетон мешали лопатами в корытах. О типовом же отдельных блоков мы дошли лишь к 1950 годам. Но вот красный кирпич «печь» могли еще с дореволюционного времени. И класть его с более-менее приличным качеством – тоже.

Кстати, интересно - что стоило появиться заказчику, и советская архитектура начинала производить что-то совершенно невнятное, а порой и уродливое. Это особенно сильно проявилось в «хрущевское» и «брежневское» время, когда значительная часть строительства стало относиться к «ведомственным делам». Иначе говоря, «строил завод» - и строил, как правило, безо всякого генерального плана, с нарушением всех композиционных норм и правил застройки. Правда, слава Богу, СНИПы при этом все равно блюлись железно. Итогом данного вмешательства и стала большая часть т.н. «депрессивной застройки». (Впрочем, вместо заводского руководства роль заказчика могли выполнять и местные Советы – так же стремящиеся воткнуть побольше «коробок» с наименьшими затратами…)
Но тут мы несколько уходим от рассматриваемой темы. Если же вернуться к ней, то становится понятным, что всевозможные «украшательства» - все эти портики, колонны и лепнина – необходимы были лишь для того, чтобы хоть как-то «облагородить здание». Конструктивисты в данном случае так же занимались подобной работой – но они «работали» с объемами, формами и т.д. Однако в советских условиях этот путь оказывался более затрудненным, нежели просто «налепить колонн». Тем более, что конструктивистские проекты, как правило, должны были строиться ансамблями, только в этом случае они разворачивались в полную силу, создавая требуемое эстетическое впечатление. В ином случае подобные строения выглядели, как нечто чуждое и нелепое. (Опять хочется отослать к депрессивным поселкам городского типа времен позднего СССР – где бессмысленное нагромождение пятиэтажек вызывает исключительно нехорошие мысли.) Все это раннесоветские архитекторы, конечно, знали – и поэтому планировали целые комплексы. Однако существующая реальность вносила в эти планы очевидные корректировки – подавляющее число их в полной мере построена не была. А зачастую – ограничивались вообще одним строением, просто потому, что не было нужных ресурсов…
А вот «сталинки», со всеми своими колоннами и портиками, достаточно гармонично смотрятся среди любой застройки. Даже сейчас – несмотря на несколько раз сменившиеся стили. Что же касается удорожания, то оно не являлось особо высоким во время господства ручного труда. Если честно, то значительной разницы не было – штукатурить ли конструктивисткое строение с его выступами и сложной игрой форм, или же пресловутый «сталинский ампир», с его портиками и гипсовыми фигурами. Другое дело, что по мере реального перехода к индустриальному строительству эта разница все же появилась, и стала весьма значительной. Тем более, в условиях разворачивающегося массового строительства и исчерпания резервов рабочей силы. И поэтому борьба с указанными «излишествами» началась еще при жизни Сталина: уже в 1950 году Совет Министров СССР отметил, что наличие последних приводит к значительному удорожанию стоимости строительства. Тем более, что как раз в это время указанное преимущество кирпичного строительства начинает сходить на нет – ситуация с цементом и сталью после войны стала иной. А главное – была понята важность индустриального подхода и началось создание сети «домостроительных комбинатов».

Но и на уровне используемых технологий. Именно это, по сути, и значило – начало индустриальной эры в строительстве. В новую эпоху, когда основная работа должна была делаться не на стройплощадке, а в недрах «домостроительных комбинатов», именно технологические возможности становились основными, именно они начинали определять облик городов. Ни воля вождей, ни господствующие в обществе эстетические идеи, ни личные пристрастия «зодчего» - а именно железные и непреклонные технологические нормы, определяющие размер и тип производимых панелей. Вот с этим революционным изменением и следует связать тот «разгром», который, якобы, понесла советская архитектура после печально известного постановления от 1955 года «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Поскольку основной аспект в нем делался именно на переход к «типовым проектам» и технологически обусловленным формам.
Т.е., при проектировании зданий теперь необходимо было руководствоваться практически теми же предпосылками, которыми руководствуются инженеры при разработке новых изделий. А именно – получить максимально возможное выполнение требуемых функций при минимально возможных затратах. Ничего невозможного в этом нет – собственно, везде в промышленности происходит именно так. Однако «художественные корни» архитектуры оказывались слишком сильными для того, чтобы привести к быстрому изменению методов работы. По сути, архитекторы предпочли самоустраниться, брюзжа под нос о «разгроме школы» - и началась эпоха массовой застройки. Впрочем, слава Богу, «разгромили» только «ведущих архитекторов» - а масса низовых исполнителей осталась. Поэтому даже эти, убогие по отдельности, «хрущевки», в виде ансамблей, как правило, производят неплохое впечатление. (Естественно, там, где застройка велась по генплану – а не по желанию заводского руководства построит больше квартир для своих работников.)
Правда, реальная планировочная работа, с расчетом естественного освещения, с проектированием оптимальных подъездных путей, да и вообще, с поиском лучшего варианта планирования началась чуть

Но в тот момент, когда промышленность оказалась готова к этому, внезапно выяснилось, что само архитектурное сообщество давно уже забросило данные идеи. (Поскольку понятно, что нет смысла поддерживать то, что невозможно сделать при имеющихся возможностях.) И потребовалось еще определенное время, чтобы хоть как-то вернуться в бывшему некогда состоянию, чтобы возродить конструктивизм – под названием «функционализма». Но, к сожалению, это случилось уже в период заката страны, и поэтому большая часть заложенной в конструктивизме потенции оказалась нереализованной. (Хотя то, что было реализовано – подтвердило высокую эффективность данного направления.)
Таковой оказалась плата за непонимание особенностей реального мира, за «замыкания» творческих людей в своем «отдельном мире» - пускай совершенном, но мало связанном с реальностью. Причем, это относится не только, и не столько к архитекторам.
Однако обо всем этом будет сказано в следующей части…
