Удивительно, но недавнее заявление Велимира Долоева о необходимости обращения к «эстетике 1920 годов», вызвало определенное «бурление» блогосферы. А именно – некоторые антисталинисты попытались противопоставить эстетику этого и последующего периода. В частности, сделал это Якобинец в своем провокационном посте, где он сравнивал живописный (!) парадный портрет (!) маршала Жукова с фотографией (!) генерала Эйзенхауэра. В качестве примера несказанной роскоши советских маршалов, разумеется. Зачем это было сделано – понятно, но не особенно интересно. Гораздо важнее тут то, что обращение к теме «эстетики 1920» позволяет подробно рассмотреть указанный вопрос, особенно в плане его взаимодействия с иными аспектами человеческого бытия. И тем самым, вывести, наконец-то, историю из-под довлеющего над ней уже не одно десятилетия волюнтаристского дискурса. (Согласно которому все, что совершается – является следствием желания тех или иных политических деятелей: Сталина, Путина, Обамы, Порошенко и т.д.) И, поскольку деструктивность волюнтаризма давно уже стала очевидной (особенно после известных украинских событий) – его искоренение есть чистое и несомненное благо. Впрочем, я не имею иллюзий относительно того, насколько легко удастся избавиться от данной заразы. Но если есть хоть какая-то возможность сделать шаг к конструктивному отношению к истории (вместо современного поклонения чугунным статуям «героев» и «антигероев») – то его надо использовать. Что и будет сделано. И, в качестве удобного примера для рассмотрения указанной «эстетике», мы возьмем историю советской архитектуры. Поскольку именно в ней прекрасно видно то самое «изменение смысла эпох», которое столь «любимо» разного рода волюнтаристами. В том смысле, чтоб они очень любят связывать это самое изменение с наличием разного рода «вождей». Даже «архитектурные стили» (которые на самом деле, конечно, не стили) в нашем волюнтаристическом мира давно уже названы по именам правителей: «сталинка», «хрущевка», «брежневка». Другими словами, почти официально считается, что именно «вожди» являлись истинными авторами строящихся зданий.
Но, при внимательном рассмотрении, становится очевидным, что это - не так. Особенно хорошо это заметно, если обратиться к временам, еще не «охваченных вождями» - как раз к тем самым 1920 годам. И увидеть, что как раз в это время в советской архитектуре – как и всей культуре вообще – происходили важные перемены. А конкретно – зарождался тот самый «советский стиль», который будет сопутствовать стране до самого ее конца, причем, невзирая на смену «вождей». Но об этом будет сказано несколько позднее. Пока же стоит отметить, что в историю культуры 1920 годы вошли, как период т.н. «конструктивизма» - явления, которое признано не только «нашими», но и большинством зарубежных исследователей. По той простой причине, что его последователи оказали влияние не только на отечественную, но и на мировую архитектуру, войдя в ее «золотой фонд». (Кстати, интересно, что в самом СССР указанный конструктивизм особенно не выделяли. Почему – будет сказано ниже, но можно сразу же отметить, что это не было следствием чьей-то злой воли.)
* * *
Но что же представляла собой эта самая раннесоветская «эстетика конструктивистов». А представляла она собой прямое обращение к «индустриалу». К промышленности. К заводам и фабрикам, к железнодорожным путям и аэропланам, к стройкам и коренным преобразованиям жизни. «Железный конь идет на смену крестьянской лошадке» - эта фраза, пускай и в комичной форме, прекрасно передает тот мейнстрим, что господствовал в стране. Будучи движением к созданию новой реальности, к отказу от привычных норм, сковывающих человека, конструктивизм был полностью адекватным своему времени. Правда, была одна тонкость, которая оказалась для конструктивизма роковой. А именно: указанное движение основывалось, прежде всего, на мощнейшем локусе будущего, на уверенности в неизбежности изменений - а вовсе не на окружающей действительности. Само по себе, это обращение к будущему было мощнейшим ноу-хау СССР, обеспечившим ему высочайшую эффективность своих действий. Но только в том случае, если применяющие его отдавали себе отчет об указанной «временной сдвинутости» своих представлений. А главное – адекватно представляли себе размеры и направления этого самого сдвига.
В подобном случае данная футуристическая направленности действия становилась мощнейшим оружием. Именно так происходило строительство промышленности в стране – да и вообще, создание в ней современного общества. Однако для этого необходимо было более-менее владеть диалектикой – т.е., понимать, что из чего «вытекает», и какие действия в настоящем нужны, чтобы вызвать требуемое будущее. Вот тут то и лежит главная не проблема даже, а беда советских конструктивистов. (Впрочем, это касается не только их, но и представителей сменившей их школы, о чем будет сказано ниже.) Будучи порождением советской «волны футуризма», конструктивисты, тем не менее, не могли, да и не желали растягивать свои проекты на десятилетия. Они, как и любые художники, желали действовать здесь и сейчас. А это самое «здесь и сейчас» в раннем СССР было временем, с точки зрения реализации возможностей, крайне противоречивым. Поскольку, с одной стороны, был огромный энтузиазм масс и, как это не странно звучит, достаточно «отзывчивая» Советская власть. (Что позволяло конструктивистам «пробивать» свои проекты в жизнь.) А с другой - «технологическая сторона» этой самой действительности была очень и очень слабой. Можно сказать даже, никакой – по сравнению с т.н. «развитыми странами». Собственное производство в 1920 годах только разворачивалось – поскольку значительная часть дореволюционной промышленности была тесно связана с Западом. В том числе, и в плане домостроения, когда большую часть высокотехнологичным материалов и техники приходилось покупать «извне». Поэтому даже по сравнению с Российской Империей ранний СССР имел худшие возможности для современной стройки. Вот тут то и лежит корень поражения раннесоветского конструктивизма. Он банально не соответствовал имеющимся в стране технологическим нормам. Его прекрасные проекты жилых домов и общественных зданий, с ленточными окнами и огромными общими пространствами, с высокими формами и игрой с пространством, «натыкались» на одно «Но». На низкий технологический уровень. Когда рассматриваешь то, что было, все же, воплощено в жизнь, то поражаешься, как вообще это было сделано. Поскольку данные строения просто просились быть сооружены «из стекла и бетона» с добавлением конструкционной стали - любой другой материал казался для конструктивистов чуждым. Но в молодой советской стране со стеклом и бетоном было, мягко сказать, не очень. Впрочем, тут вообще тяжело выделить какую-то отдельную область, где можно было бы говорить о хоть каком-то изобилии. Наверное, только с песком, шлаком и иными наполнителями не было проблем. Но вот с цементом была реальная напряженка – что очень хорошо проявилось через несколько десятилетий, когда модерновые строения стали быстро разрушаться из-за низкого его качества. Не меньшие проблемы были с арматурой, необходимой для железобетона: и с количеством, и с качеством. Кстати, именно поэтому СССР 1920 годов не стал «страной небоскребов» - как хотели многие из архитекторов. Добиться необходимых для этого условий удалось только через два десятилетия.
А пока – приходилось довольствоваться пятью-шестью этажами, причем, для облицовки каркаса применять «камышит» или солому. В лучшем случае, шлакобетон. Да, кстати, отливать заготовки большого размера так же было проблематично – так как подъемных кранов так же не было. Да что краны – не было даже нормального металлического профиля. В итоге для футуристических рам и дверей приходилось применять дерево не самого лучшего качества. И разумеется, через определенное время все те передовые архитектурные решения, что так красиво и функционально выглядели на бумаге, оказывались далеко не в лучшем состоянии. А главное, основного преимущества конструктивистской архитектуры - ее потенциальной массовости и доступности для каждого – тут получить не удавалось. Скорее наоборот – указанные дома оказывались дороже более традиционных построек. Причем, речь идет вовсе не о рубленных избах и не о щитовых бараках. (О них, кстати, будет сказано ниже.) А о более привычной для России кирпичной застройке. Что поделаешь – как уже было сказано выше, арматура и цемент выступали для нашей страны в это время роскошью, подъемные краны считались чуть ли не штуками, а бетон мешали лопатами в корытах. О типовом же отдельных блоков мы дошли лишь к 1950 годам. Но вот красный кирпич «печь» могли еще с дореволюционного времени. И класть его с более-менее приличным качеством – тоже.
* * *
Поэтому переход от прогрессивных, но абсолютно не совпадающих с реальностью конструктивистских строений 1920, к более привычным зданиям 1930-1940 годов – тем самым, что именуются сейчас «сталинками», было неизбежным. Правда, может возникнуть вопрос об «ордере» - то есть, о тех самых «архитектурных излишествах», что столь бесят некоторых левых. Действительно, есть ли смысл украшать ими строящиеся дома при условии, что это удорожает строительство? Однако, несмотря на кажущуюся однозначность вопроса, он не столь прост, как кажется. И, прежде всего, стоит отметить, что, вплоть до самого последнего времени, советская архитектура всегда рассматривала эстетическое значение зданий в качестве очень важного фактора. Это, в общем-то, очевидно – так как в данном случае инициаторами проекта становились именно архитекторы, в отличие от того, что существует сейчас. (Когда последнее слово всегда остается за заказчиком.) Именно поэтому нормой было создание не просто функциональных - но и имеющих несомненное художественное значение – построек. Кстати, интересно - что стоило появиться заказчику, и советская архитектура начинала производить что-то совершенно невнятное, а порой и уродливое. Это особенно сильно проявилось в «хрущевское» и «брежневское» время, когда значительная часть строительства стало относиться к «ведомственным делам». Иначе говоря, «строил завод» - и строил, как правило, безо всякого генерального плана, с нарушением всех композиционных норм и правил застройки. Правда, слава Богу, СНИПы при этом все равно блюлись железно. Итогом данного вмешательства и стала большая часть т.н. «депрессивной застройки». (Впрочем, вместо заводского руководства роль заказчика могли выполнять и местные Советы – так же стремящиеся воткнуть побольше «коробок» с наименьшими затратами…)
Но тут мы несколько уходим от рассматриваемой темы. Если же вернуться к ней, то становится понятным, что всевозможные «украшательства» - все эти портики, колонны и лепнина – необходимы были лишь для того, чтобы хоть как-то «облагородить здание». Конструктивисты в данном случае так же занимались подобной работой – но они «работали» с объемами, формами и т.д. Однако в советских условиях этот путь оказывался более затрудненным, нежели просто «налепить колонн». Тем более, что конструктивистские проекты, как правило, должны были строиться ансамблями, только в этом случае они разворачивались в полную силу, создавая требуемое эстетическое впечатление. В ином случае подобные строения выглядели, как нечто чуждое и нелепое. (Опять хочется отослать к депрессивным поселкам городского типа времен позднего СССР – где бессмысленное нагромождение пятиэтажек вызывает исключительно нехорошие мысли.) Все это раннесоветские архитекторы, конечно, знали – и поэтому планировали целые комплексы. Однако существующая реальность вносила в эти планы очевидные корректировки – подавляющее число их в полной мере построена не была. А зачастую – ограничивались вообще одним строением, просто потому, что не было нужных ресурсов…
А вот «сталинки», со всеми своими колоннами и портиками, достаточно гармонично смотрятся среди любой застройки. Даже сейчас – несмотря на несколько раз сменившиеся стили. Что же касается удорожания, то оно не являлось особо высоким во время господства ручного труда. Если честно, то значительной разницы не было – штукатурить ли конструктивисткое строение с его выступами и сложной игрой форм, или же пресловутый «сталинский ампир», с его портиками и гипсовыми фигурами. Другое дело, что по мере реального перехода к индустриальному строительству эта разница все же появилась, и стала весьма значительной. Тем более, в условиях разворачивающегося массового строительства и исчерпания резервов рабочей силы. И поэтому борьба с указанными «излишествами» началась еще при жизни Сталина: уже в 1950 году Совет Министров СССР отметил, что наличие последних приводит к значительному удорожанию стоимости строительства. Тем более, что как раз в это время указанное преимущество кирпичного строительства начинает сходить на нет – ситуация с цементом и сталью после войны стала иной. А главное – была понята важность индустриального подхода и началось создание сети «домостроительных комбинатов».
* * *
В общем – время «сталинок» закончилось еще при живом Сталине. И начался поворот от господствующего до этого «полукустарного» метода создания зданий – начиная с проектирования и заканчивая отделкой – к новому, индустриальному способу. Впрочем, эксперименты с крупнопанельными и крупноблочными постройками велись еще с довоенного времени. Однако война оборвала их и помешала советским гражданам перейти из коммуналок и бараков в отдельно взятые квартиры. (В итоге честь «обеспечения масс жильем» выпала следующему советскому руководителю.) И настоящее движение к этому началось лишь во второй половине 1950 годов. Но основы указанного перехода были заложены задолго до 1957 года. Правда, тут стоит упомянуть и то, что для самих архитекторов переход к индустриальному строительству дался довольно тяжело – даже для тех, кто в молодости увлекался конструктивизмом. Поскольку с древних времен архитектурная школа основывалась на художественном образе. Архитектор ведь издавна был, прежде всего, художником. А тут приходилось осваивать инженерные знания. Причем, не только на уровне расчета уже готовых конструкций – что еще находилось в привычных границах архитектурной деятельности. (Хотя и заслонялось эстетической стороной.)Но и на уровне используемых технологий. Именно это, по сути, и значило – начало индустриальной эры в строительстве. В новую эпоху, когда основная работа должна была делаться не на стройплощадке, а в недрах «домостроительных комбинатов», именно технологические возможности становились основными, именно они начинали определять облик городов. Ни воля вождей, ни господствующие в обществе эстетические идеи, ни личные пристрастия «зодчего» - а именно железные и непреклонные технологические нормы, определяющие размер и тип производимых панелей. Вот с этим революционным изменением и следует связать тот «разгром», который, якобы, понесла советская архитектура после печально известного постановления от 1955 года «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Поскольку основной аспект в нем делался именно на переход к «типовым проектам» и технологически обусловленным формам.
Т.е., при проектировании зданий теперь необходимо было руководствоваться практически теми же предпосылками, которыми руководствуются инженеры при разработке новых изделий. А именно – получить максимально возможное выполнение требуемых функций при минимально возможных затратах. Ничего невозможного в этом нет – собственно, везде в промышленности происходит именно так. Однако «художественные корни» архитектуры оказывались слишком сильными для того, чтобы привести к быстрому изменению методов работы. По сути, архитекторы предпочли самоустраниться, брюзжа под нос о «разгроме школы» - и началась эпоха массовой застройки. Впрочем, слава Богу, «разгромили» только «ведущих архитекторов» - а масса низовых исполнителей осталась. Поэтому даже эти, убогие по отдельности, «хрущевки», в виде ансамблей, как правило, производят неплохое впечатление. (Естественно, там, где застройка велась по генплану – а не по желанию заводского руководства построит больше квартир для своих работников.)
Правда, реальная планировочная работа, с расчетом естественного освещения, с проектированием оптимальных подъездных путей, да и вообще, с поиском лучшего варианта планирования началась чуть
позже. К полноценной же архитектурной деятельности вернулись лишь при Брежневе – да и то, почти исключительно при проектировании общественных зданий. Впрочем, и с жилыми домами тут начался некий прогресс – но не особо большой. Практически же можно сказать, что вплоть до самого распада страны архитекторы так и не научились работать с индустриальным домостроением. И только отказ от него в настоящее время привел к определенному прогрессу в данной области. Хотя к какому-такому прогрессу, если реальная стоимость жилья при всем этом взлетела до заоблачных величин? А художественная ценность 99% постсоветских построек в любом случае является глубоко сомнительной? (Впрочем, в большинстве своем – это следствие той самой «воли заказчика».) Но рассматривать данный аспект тут нет смысла. Вместо этого следует отметить самое главное: то, что реальная основа для реализации основной идеи конструктивистов, а именно – прочного соединения художественного творчества и передовых технологий – в СССР появилась лишь к самому его концу. Слишком революционна была она, и слишком сильно отстояла от реальных возможностей имеющейся в раннесоветское время индустрии. * * *
Но в тот момент, когда промышленность оказалась готова к этому, внезапно выяснилось, что само архитектурное сообщество давно уже забросило данные идеи. (Поскольку понятно, что нет смысла поддерживать то, что невозможно сделать при имеющихся возможностях.) И потребовалось еще определенное время, чтобы хоть как-то вернуться в бывшему некогда состоянию, чтобы возродить конструктивизм – под названием «функционализма». Но, к сожалению, это случилось уже в период заката страны, и поэтому большая часть заложенной в конструктивизме потенции оказалась нереализованной. (Хотя то, что было реализовано – подтвердило высокую эффективность данного направления.)
Таковой оказалась плата за непонимание особенностей реального мира, за «замыкания» творческих людей в своем «отдельном мире» - пускай совершенном, но мало связанном с реальностью. Причем, это относится не только, и не столько к архитекторам.
Однако обо всем этом будет сказано в следующей части…
