Об эстетике и технологии. Часть третья.

Во второй части было показано, что главным достижением советской архитектуры был выход ее за, собственно, архитектурные пределы. Т.е., превращение данной области человеческой деятельности из способа создания отдельных – пускай даже и весьма значительных – зданий, в отрасль проектирования самого образа жизни людей. Где здания составляют, конечно, значительную часть этой самой жизни, но только ими дело не ограничивается. Это свойство советская архитектура сохранила до самого конца. Поэтому на данном примере мы можем очень хорошо увидеть, как «чистая идея» - какой бы странной и необычной она не была на первый взгляд – может изменить мир. Впрочем, понятно, что это относится не только, и не столько к архитектуре, как таковой.

Однако вместе с этим развитие советского градостроительства показало, что указанная «чистая идея» - насколько прогрессивной она бы не была - может «обрести плоть» только через серию «последовательных трансформаций». Только так, постепенно переходя из одного «предварительного состояния» в другое, она может достигнуть своей цели. Собственно, так же развивалась и сама Революция 1917 года – когда вместо одномоментного прорыва в будущее (как это думалось вначале) – человечество вынуждено было пройти через довольно длительный процесс социализации и гуманизации. Причем, с очевидной опасностью на любом из этапов «упасть обратно» - что могло, например, случиться в 1941 году. (Но в реальности произошло в 1991.) Уже отсюда становится понятным, что большая часть господствующих представлений о социодинамике не имеет ни малейшего отношения к реальности. Поскольку вместо «волюнтаристской» политики лидеров, их гениальных решений и подлых предательств, мы получаем крайне неочевидную картину развития сложных систем.


И как раз этот самый момент превращает кажущиеся частными «архитектурные» (и неархитектурные) вопросы в «ключи», раскрывающие особенности фундаментальных изменений общества, происходивших в советский период. А равным образом показывающие и то, что мешало этим изменениям. Собственно, о последнем было достаточно сказано в предыдущих двух частях - на примере того, как открытие в 1920 годах идеи «комплексной архитектуры» вынуждено было претворяться в жизнь в условиях слаборазвитой страны. Конструктивисты видели свою цель в создании всеобъемлющих архитектурных комплексов, полностью меняющих жизнь человека, превращающих его из убогого мещанина в подлинного члена нового общества. Но в реальности для этого не было ни сил, ни средств – и поэтому изначальное стремление «сделать коммунизм здесь и сейчас» пришлось несколько притушить, вернуться к казавшимся устаревшими методам. (К ордерной архитектуре и идее отдельных зданий.)

Впрочем, этот возврат был не окончательным – поскольку главная мысль, зародившаяся в это время – а именно, о проектировании цельных жилых комплексов – все-таки дала свои плоды. Пускай не в виде «белых городов», залитых солнцем и засаженных зеленью, застроенных модерновыми зданиями из стекла и бетона, с фабриками-кухнями, прачечными-автоматами и прочими достижениями цивилизации. Все это стало возможным лишь десятилетия спустя – да и то не в полном объеме. Но уже в сталинское время концепция комплексного строительства смогла найти свое частичное воплощение в виде т.н. «соцгорода». Соцгород – это предшественник современных микрорайонов, некий пространственно-ограниченный архитектурный комплекс, включающий в себя помимо жилья еще и предприятия соцкультбыта вместе с социальными службами.

Соцгорода начали застраиваться еще с начала 1930 годов, но настоящий расцвет их начался где-то во второй половине десятилетия. (Т.е., тогда, когда в стране появились хоть какие-то свободные ресурсы.) К сожалению, Великая Отечественная война, с ее массовыми разрушениями, затормозила данный процесс, однако «развернуть вспять» его не смогла. (Хотя и были подобные попытки – в связи с указанным дефицитом жилья в послевоенное время широко практиковалось и «хаотичная застройка» с явным упором на строительство жилых домов.) Впоследствии, как можно легко догадаться, дальнейшее развитие идеи «соцгорода» привело к появлению концепции «микрорайона» - если честно, то важнейшей из внедренных в советское время архитектурных новаций. (И, к сожалению, почти полностью убитой сегодня «хозяевами»).


Впрочем, между соцгородами и концепциями конструтивистов была и разница. Поскольку, во-первых, соцгорода застраивались на новом месте – о перестройке «старых» кварталов в условиях пресловутого «квартирного вопроса» мало кто задумывался. (Нет, разумеется, перестройка эта шла – поскольку дореволюционные города в большинстве своем представляла собой малоприспособленную к индустрии застройку. Но эта перестройка была на порядки меньше, нежели планировалось вначале.) А, во-вторых, в отличие от авангардных представлений об организации жилого пространства - с активной работой с объемами, с обыгрыванием существующего рельефа и т.д. - соцгорода, как правило, стоились по «классическим представлениям». Т.е., дома располагались вдоль улиц, удобства доступа к тем или иным социально-бытовым потребностям оказывались вторичными относительно эстетических предпочтений и т.д. Наконец, устройство самих квартир определялось привычными представлениями о быте – вместо передовых идей.

Но, даже в такой, в сильно упрощенной форме, это все же была вариация конструктивисткой «машины для жилья». (Ле Корбюзье как раз из раннего СССР и заимствовал эту идею.) Т.е., соцгорода сохраняли в своей основе представление о жилище, как о сложном комплексе, включающем в себя все функции, необходимые для существования человека. Правда, даже такая форма оказывалась крайне тяжелой для понимания среднего человека, тем более – начальника. Поэтому между разного рода руководителями, и архитекторами соцгородов развернулась неравная борьба – сохранившаяся «по наследству» и в эпоху микрорайонов. «Начальники», по абсолютно понятным причинам, старались всевозможным образом упростить строительство, сводя его исключительно к постройке жилых зданий, с минимальным количеством коммуникаций и максимальным «самообеспечением». А главное – желали «впихнуть» как можно больше людей на как можно меньшую площадь. Отсюда исходит постоянное стремление к превращению квартир в коммунальные – даже если последние проектировались для индивидуальной жизни.

Кстати, подобные «квазикоммунальные квартиры» - когда во вновь построенное жилье заселялось несколько семей – практиковались где-то до середины 1970 годов. Причем, их число было как бы ни больше, нежели число коммуналок классических, переделанных из бывших дореволюционных квартир. Впрочем, и то, и другое в любом случае рассматривалось, как явление, имеющее смысл лишь в качестве временного решения «жилищного вопроса» - поскольку реальной альтернативой коммуналками были вовсе не дворцы, и даже не комфортабельные квартиры – а убогие бараки, землянки и подвалы, в которых представители «низших сословий» традиционно обитали в дореволюционное время. Ну, и разумеется, при всем этом не стоит забыть, что проблемы подобного «коммунального заселения» - связанные с абсолютной неприспособленностью жилищ, созданных на индивидуальное проживание, к подобному «уплотнению» – были не просто очевидны, а более чем очевидны современникам. Считать, что последние могли считать данный способ оптимальным – это значит признать их полными идиотами, не способными к пониманию реальности. Что, разумеется, не имеет смысла.


Поэтому, говоря о стремлении кого-либо – не важно, конструктивистов или самой Советской власти – к «обобществлению», следует очень хорошо понимать, что между этим стремлением и реальными коммуналками (созданными, как паллиатив) существовала очень большая разница. А именно - в 1920 годы «обобществить» предлагали лишь те аспекты жизни, которые благодаря этому должны были кардинально улучшиться. К примеру, вопрос приготовления питания. Напомню – что холодильников и полуфабрикатов тогда не было, как не было газовых и электрических плит. В итоге еду готовили или на дровяной плите – правда, эта вещь была довольно крупногабаритная и позволить ее могла лишь небольшая часть населения. Или в русской печи – что было более привычным, но так же довольно специфичным делом. Правда, с начала века все более популярной становилась керосиновая техника: керосинка, керогаз, примус (по сути, тот же керогаз фирмы «Примус»). Но и с ней было множество проблем, начиная с пожароопасности и заканчивая низкой эффективностью. А про гигиену в подобных условиях и говорить нечего – поскольку она, даже при наличии водопровода (который были менее чем у 1% домов) являлась очень и очень низкой.

В итоге пищевые проблемы испытывали все, кроме наиболее богатых лиц, поскольку даже довольно обеспеченные граждане полагались в этом деле на кухарку, имеющую весьма специфические представления о чистоте. Все это, в совокупности с почти полным отсутствием санитарного контроля продаваемых продуктов, делало существующую систему питания очень сомнительной в плане безопасности. В еще большей степени все это можно сказать и про пресловутые «заведения общепита». Мы сейчас привыкли хаять советские столовые – но они в этом плане на порядки превосходили те традиционные трактиры и забегаловки, в которых кормилась большая часть горожан еще во времена НЭПа. Да и «элитные рестораны», как правило, поражали скорее роскошью интерьеров и вышколенностью персонала – а вовсе не высоким уровнем санитарно-гигиенических норм. В подобных условиях те самые «конструктивистские» фабрики-кухни выглядели не просто способом спасти огромное количество женщин от ежедневного «кухонного рабства». Но и способом существенно оздоровить жизнь горожан, дав им возможность, пускай и не изысканного, но безопасного и сбалансированного питания.

То же самое можно сказать о прачечных, яслях и т.п. предложениях, якобы созданных для того, чтобы «сломать традиционную семью». На самом же деле все это обобществлялось не столько из-за каких-то там «идеологических представлений», но скорее потому, что через это создавалась возможность решать существующие проблемы на порядки эффективнее. То есть, в отличие от идеи обобществления ради обобществления», которая существовала и продолжает существовать только в представлениях антисоветчиков (что тогдашних, что современных), в реальных 1920 годах речь шла всего лишь о разумном – хотя и непривычном – пути улучшения жизни горожан. Полностью «обобществлять» которую никто не собирался. Тот факт, что у человека должно было быть личное пространство в это время был так же очевиден, как и сейчас. И не случайно даже в самых «продвинутых» конструктивистских проектах - вроде «дома Наркомфина» - всегда сохранялись «личные ячейки». Причем размером с приличную квартиру.


То есть, вопреки предписываемому антисоветчиками стремления Советской власти насильно запихнуть население в «коммунальный рай», ее реальные действия были направлены на полностью противоположное. А именно – на возможность заменить существующее убогое существование большинства – с его закопченными кухнями, стиркой в тазах, покупкой продуктов непонятно у кого на рынках и топкой печей – на что-то, что было бы более подходящим для разумного человека. Но, разумеется, в реальности оказалось, что быстро перестроить жизнь невозможно и физически: по причине отсутствия цемента, водопроводных труб, арматуры, подъемных кранов, дорожных катков и т.д. И психологически, поскольку одномоментное превращение сознания среднего человека из «мещанского», ориентированного на выживание в условиях враждебного окружения, во что-то более конструктивное, вряд ли было возможно. Итогом подобной «задержки» и стало то общество, которое привычно именуется «сталинским».

Впрочем, из вышесказанного можно понять, что все недостатки данного общества оказались преходящими: и «квартирный вопрос», по сути, был решен, и люди изменились. (А то, что случилось с возникшим социумом в позднесоветских период, следует разбирать отдельно – поскольку и причины, и следствия возникших тогда проблем имеют совершенно иной генезис.)

Но это, понятное дело, уже совершенно иная история…