Альтернатива этому – пресловутый «Гулаг», т.е., концепция «тоталитаризма». Дескать, если изменить биологию человека не представляется возможным, то единственным способом заставить его уйти от «эгоистического поведения» выступает насилие. Именно поэтому советское время воспринимается многими из современников, как «один большой ГУЛАГ»: дескать, поскольку частной собственности не было, то значит, не было и «ненасильственных» стимулов чего-то делать. Впрочем, рассматривать особенности антисоветского восприятия, а так же его влияние на современный мир, надо отдельно. Тут же разговор идет совершенно об ином. А именно, о том, что – вопреки привычному представлению – «эгоистические стратегии» в целом выступают стратегиями ошибочными, ведущими не к улучшению, а к ухудшению жизни большинства людей – в том числе и тех, кто их применяет. Просто потому, что они приводят к неизбежному разрушению общества – и соответственно, к разрушению «жизненного пространства» индивида.
Поскольку он просто не может существовать вне социума. Разумеется, можно сказать, что всегда есть возможность встроиться в социум иной – иначе говоря, сбежать с наворованным. Но это не так: сбежать-то можно, но вот только возможность интеграции на равных условиях в «новый мир» близка к нулю. Поскольку любая социальная система имеет свой «барьер входа», на преодоление которого потребуется очень много сил и средств. (В качестве примера можно привести судьбу русских послереволюционных эмигрантов, которые, как раз и выступили жертвами собственной уверенности в благости «эгоистических стратегий». А потом вынуждены были работать таксистами и проститутками – поскольку на иные роли западные страны не готовы были их принять.) Поэтому следует понять, что никакой вседозволенности в плане проводимых действий не существует, даже если ограничится интересами отдельной личности или какой-нибудь социальной группы: ведь возможен такой вариант, при котором хуже станет всем. (Ну и, разумеется, возможно так же обратное состояние – то есть, ситуация, при которой улучшается жизнь практически каждого члена социума.)
* * *
И вот тут мы подходим к очень и очень рискованному моменту – а именно, к пониманию того, что возможно, все-таки, «неклассовая» оценка тех или иных действий. Сразу отмечу – не неклассовая этика, а именно оценка. То есть, мы можем оценивать таких деятелей, который выступают «классово чуждыми» нам – например, русских царей и полководцев или их «зарубежных аналогов» - при этом не скатываясь в хрестоматийное «эксплуататоры трудового народа». Несмотря на то, что они реально являлись этими самыми эксплуататорами, и реально приносили одним своим фактом существования страдания трудовому народу. (В виде собираемых с последнего податей.) Однако, помимо этого, итогом действий данных лиц было и совершенно иное – то, что в конечном итоге, могло вести или к развитию, усложнению и усовершенствованию социальной системы, к появлению в ней более прогрессивных тенденций и подсистем. Которые, в конечном итоге, означали улучшение положения масс. Скажем, реформы того же Петра – несмотря на то, что изначально вели к усилению крепостнического гнета – лежали в основании зарождения того социального слоя, что стал основным при формировании освободительного движения. (Т.е., русской интеллигенции и русского пролетариата.) То есть – от петровских реформ однозначно лежит «ветка», восходящая к СССР. И значит, этот самый деспот и эксплуататор на самом деле имеет положительное историческое значение – что не затмевает, разумеется, его классовую сущность.
А вот во времена Николая Второго мы можем наблюдать иные процессы: несмотря на то, что данный правитель так же проводил модернизацию промышленности, однако он делал это, в значительной мере, за счет иностранного капитала. В результате чего развитие самых современных отраслей в стране тормозилось. То есть – было примерно то же самое, что и в современной РФ: иностранцы предоставляли «аборигенам» выполнять самую грубую и тяжелую – а так же, низкооплачиваемую – работу, а дорогие и сложные вещи завозили из «метрополии». В итоге дореволюционная Российская Империя выпускала, например, автомобили и самолеты – но с иностранными двигателями. Что, в свою очередь, препятствовало повышению квалификации местных рабочих и вообще, уровня образования в стране. Но, разумеется, только этим проблемы «николаевского времени» не заканчиваются – тут можно привести массу примеров. Например – поддержание архаичного отношения к религии, который в начале XX века выглядел явным нонсенсом. В Церковь при Николае вбухивали огромные средства – что нельзя свести даже к необходимости «строительства нации». (Поскольку в той же Европе нации строили, напротив, с уменьшением роли религии.) В итоге – и нацию не построил, и Церковь чуть ли не первая его отречение признала…
Однако разбирать все это – процесс очень и очень сложный, поскольку каждое историческое деяние представляет собой «равнодействующую» слишком многих факторов. Тем не менее, на определенном уровне абстрагирования определить, что ведет к развитию социума, а что – к деградации – все-таки можно. (Кстати, именно подобное и есть та причина, ради которой надо изучать историю вообще, и делать оценки исторических деятелей в частности.) Например, можно утверждать, что любое усложнение имеющегося в социуме производства, увеличение его совершенства является, в целом, благом. Ну да – то самое, неоднократно осмеянное позднесоветскими людьми развитие производительных сил, то самое, казавшееся таким бессмысленным и не нужным увеличение выплавки чугуна и производства бетона. Зачем нам чугун? – вопрошал позднесоветский обыватель – лучше бы колбасы побольше производили! Ну, и довопрошался – теперь жрет соевый белок в смеси с мясокостной эмульсией, и радуется! (Именно поэтому мнение позднесоветского обывателя можно использовать в качестве эталона «абсолютно неправильного мышления» - то есть, каждая мысль, бывшая популярной в тот период, должна признаваться ложной.)
* * *
Впрочем, речь тут идет о другом – о том, что существует вполне определенный критерий, который позволяет нам «подняться» над сверхсложной перипетией взаимодействий разнообразных воль и желаний, над столкновением интересов и потребностей тех или иных социальных групп – и увидеть то, что, в конечном итоге, и является исторически значимым. Этот критерия вслед за Гумилевым можно назвать «негэнтропией», то есть – способностью социальной системы противостоять энтропийному давлению мира. Тому самому, о котором говорилось в прошлой части, и которое всегда, во всех условиях осуществляется на любую социальную структуру. Чем выше уровень «негэнтропии», тем устойчивее система – разумеется, устойчива в динамическом плане, поскольку статическое для социума является невозможным: он или развивается, или деградирует. (Так же, по указанным в прошлой части причинам.) Впрочем, при этом сразу хочу отметить, что подобное использование «гумилевского термина» не значит автоматическое признание теории пассионарности Гумилева, которая достаточно спорна. Ну, и разумеется – «негэнтропия» в историческом смысле не является негэнтропией в смысле термодинамическом. (Впрочем, подобное понятие физиками используется крайне редко – в отличие от энтропии.) Тем не менее, для описания социодинамических процессов «негэнтропия» очень и очень удачна – попытки заменить ее иными понятиями, вроде «прогресса» и «развития» приводит лишь к большей путанице. (Поскольку «развитие» - процесс, а «негэнтропия» - состояние.)
Таким образом, можно сказать, что каждый исторический момент и каждый исторический деятель может быть оценен по тому, увеличивает он уровень «негэнтропии общества» или нет. Разумеется, «подробное рассмотрение» социума даже на указанном уровне все равно остается делом непростым, однако от привычных «тупиков» - вроде именования одних личностей «Кровавыми Тиранами» и прочими «Васильевичами» на основании характеристик, данных врагами рассматриваемой социальной системы, а других «Освободителями» и «Демократами» на основе высказывания придворных восхвалителей избавится –оно, все же, позволяет. И уж разумеется, переводит вопрос из плана личных симпатий и пристрастий, уровня: «вот же какой хороший человек, жену и детей своих любил» - в совершенно иную, более рациональную плоскость.
Но самое главное – указанный позволяет выводить определенным закономерности, связанные с теми или иными историческими действиями. А это для нас самое важное…
