Тем не менее, не видеть потенциал данного решения, и не понимать того, что же дает человечеству подобный подход, невозможно. Особенно на том фоне, который представляет собой современная (российская) урбанистика, в постсоветское время рухнувшая ниже плинтуса – на тот самый уровень «отдельных зданий», который соответствует, в лучшем случае, XIX веку. (В лучшем –поскольку очень часто «новорусская архитектура» не обнаруживает архитектурный стиль даже на уровне одного сооружения, являя собой чудовищную эклектику самых различных задумок – да еще и «криво исполненных».) По сравнению с этим любые европейские или американские идеи, отсылающие к тому, что было популярно в архитектуре 1930-1960 годах – к той самой «архитектуре кварталов» - выглядят на порядок совершеннее.
Тем не менее, это не означает обесценивание созданной в СССР концепции – а скорее наоборот, показывает ту роль, которую играет рациональная организация жизни по сравнению с ее «антиподом», выраженном в вечном Хаосе человеческой конкуренции. Поэтому можно не сомневаться, что со временем – когда сделанные в свое время «запасы прочности» иссякнут и «жилищный вопрос» снова станет важным – возвращение к микрорайонной организации будет неизбежным. Причем – не только в нашей стране. Однако не стоит думать, что развитие урбанистических концепций на остановится на этом уровне. Скорее наоборот – микрорайоны станут лишь очередной ступенью на подъеме к следующему этапу градостроительного понимания. Этапу, который должен окончательно завершить начатый в прошлом веке переход от хаотической организации жизни к сознательному управлению ей.
* * *
А именно: проектирование городов должно перейти из исключительно «пространственного» измерения к пространственно-временному. Дело вот в чем: занимаясь с глубокой древности – со времен Александра Македонского – проектированием городов, человек, в целом, создавал их на основании имеющихся задач, имеющихся на время создание. Скажем, те же Александрии должны были быть, во-первых, административными центрами Империи. в, во-вторых, играть роль военных опорных пунктов. (Впрочем, тогда эти функции пересекались.) Или, например, Петр Первый, основывая свою «Северную Пальмиру», изначально предполагал ее использование в качестве базы для внешней торговли, военного давления на Балтике, а так же – места расположения новой администрации. (Не «испорченной» местничеством и прочими «московскими» пороками.) О том же, что будет потом, никто не задумывался. А точнее – считалось, что потом будет то же самое, что сейчас.
Разумеется, в реальности это приводило к серьезным проблемам в будущем – скажем, с тем же Санкт-Петербургом, который в течение трех столетий оказывался под постоянной угрозой наводнений. (Которые для военной базы и даже для торгового порта мало чего значили – но для крупного населенного пункта оказывались весьма неприятными.) А ведь это речь шла о городе доиндустриального периода – т.е., о городе, существующим тогда, когда социальные условия менялись действительно редко. Поскольку с наступлением индустриализации ситуация стала еще более острой – т.к. темп жизни ускорился, и вместе с ним ускорился и темп эволюции городов. В результате чего очень часто бывшие городские центры прошлого стали приходить в упадок – а вчерашние села и поселки, напротив, превращались в города-миллионники. (Как тот же Новосибирск. Который статус города получил лишь 1903 году, а в 1960 годах численность его жителей превысила миллион.)
На этом фоне совершенно очевидным является тот факт, что возникла потребность в проектировании городских пространств не только в плане пространственной организации – т.е., привычного городского планирования – но и в плане рассмотрения эволюции человеческих поселений. Поскольку в противном случае существует огромный риск превращения городов или в неуправляемых монстров, буквальным образом «выжирающих» все окрестные ресурсы. (Вроде современной Москвы, с ростом которой не может справиться даже Собянин.) Или напротив, в вымирающие пространства – вроде того же «Ржавого пояса» США, аналоги которого, впрочем, есть во всем мире. Причем, особенно опасным подобное изменение оказывается как раз для советского типа расселения – в связи с уже помянутой его связью с производством. (Можно, опять-таки, вспомнить незавидную судьбу советских моногородов в постсоветское время.) Именно поэтому после перехода к «микрорайонной организации» городского пространства вопрос о регулировании его эволюции становится крайне важным.
* * *
К счастью, в данном переходе нет ничего сложного – в том смысле, что «регулирование городской эволюции» основывается на тех технологиях, что уже имеются во времена микрорайонов. Скажем, изменение производственных мощностей по мере возникновения надобности в СССР было самым обычным делом – в результате чего имеющиеся предприятия достаточно часто могли кардинально менять тип производимой продукции. (Скажем, от сеялок переходить к производству автомобилей – как на Запорожском заводе «Коммунар».) Разумеется, «городская эволюция» должна учитывать не только это – но и многие другие факторы. Скажем, смену возрастного состава населения, уровень его образования, здоровья и т.д. Однако и данные проблемы так же (относительно) легко просчитывается – причем, довольно давно. Поэтому та же пресловутая концепция «хрущевок» прямо основывалась на идее взрывного роста городского населения –и «настраивалась» именно на это. В том смысле, что это жилье
изначально задумывалось, как «временное» - со сроком эксплуатации в 40 -50 лет. После чего оно должно было быть заменено на более совершенное.
Еще раз: в отличие от концепции «построить все сразу на века», которая господствовала в архитектуре со времен глубокой древности и оставалась актуальной до 1950 годов (по крайней мере, в «академических кругах»), панельная застройка – слово «хрущевская» считаю крайне неудачной по причине того, что развитие панельного домостроения было заложено при его предшественнике – с самого момента своего зарождения рассматривалась, как динамическая. На этом фоне большая часть недостатков данного домостроения оказывается несущественной – поскольку свою роль в качестве приобщения населения к «городской жизни» они сыграли в любом случае. Тем более, что развитие образования позволило повысить квалификацию строительных работников и одновременно с этим – насыщение стройки современной техники, что открывало возможности для более совершенных технологий. (Скажем, монолитного домостроения. Которое в СССР 1950 годов была невозможна из-за низкого уровня технического развития и квалификации рабочих.)
Если прибавить сюда неизбежное – после завершение демографического перехода – снижение роста населения, то становится понятным: если бы не случилось в 1991 году гибели СССР и «перехода к рынку», то в начале нового столетия мы могли бы наблюдать кардинальное изменение уровня жилищных условий для большей части советских людей. В том смысле, что начался бы переход от ставшими привычными для советских городов панельных кварталов с простейшей регулярной планировкой к более сложным «жилым комплексам» - наподобие тех, что периодически возводились в Прибалтике или на Украине. (Разумеется, стоит понимать, что речь тут идет не только о планировке жилья или даже о расположении домов – а о самом принципе организации поселений, с гораздо более высоким уровнем объектов соцкультбыта и образования.) Если прибавить сюда неизбежное – при гипотетическом сохранении СССР – внедрение гибкого автоматизированного производства, которое на порядки повышает гибкость промышленных предприятий, то облик будущих городов становится более-менее ясным.
* * *
Впрочем, об этом я уже писал – в том смысле, что «город будущего» перестает быть городом в привычном смысле слова. (Т.е., неким ограниченным, «огороженным» центром власти, высасывающим в себя ресурсы, до которых может дотянуться.) И превращается в совокупность огромного числа достаточно небольших поселков-микрорайонов, органично вписанных в имеющийся ландшафт и требующих минимальных транспортных расходов. Поэтому тут можно только добавить то, что данная система при всем должна быть еще и крайне динамичной – в том смысле, что постоянно изменяющиеся условия неизбежно должны привести и к изменению «урбанистического рисунка». В том числе, и в плане физического расположения поселений. (Разумеется, скорость подобного движения будет медленной для отдельно взятого человека – но с идеей «вековых городов», существующих столетиями на одном месте, разумеется, будет покончено.)
Но все это, понятное дело, относится уже к достаточно отдаленному будущему. Тем более, что в еще более отдаленном будущем человек неизбежно включит в свою «урбанистическую программу» изменение самой Земли, превращение ее в абсолютно пригодную для своего проживания планету – т.е., к полному обращению ее биосферы в Ноосферу. Однако все это рассматривать тут нет смысла. И можно только – подводя итог – еще раз указать на то, что реальное значение тех процессов, которые были запущены в прошлом столетии (и проявляющиеся в том числе, и в «архитектурном плане»), нам еще предстоит узнать. Поскольку даже сейчас мы мало представляем, насколько эти процессы были тектоническими и фундаментальными – в смысле, насколько древние нормы и представления они изменяли. На этом фоне даже нынешняя архаизация и деградация выглядит крайне бледно – поскольку исторически она обречена. И если человечество действительно не провалится в настоящую дикость, то через некоторое время мы увидим, как указанная «архаизация 1990 годов» рассеется, как дым.