Собственно, это и определяет разницу между двумя национализмами. В том смысле, что национализм XIX столетия требовал повышения уровня общественного развития той или иной страны. Причем, и в «коммуникационном плане». (Т.е., в плане создания особого коммуникационного пространства, пригодного для развития национальной промышленности – т.е., сети транспортных путей, систем связи и т.д.) И в плане создания определенного «человеческого потенциала» - т.е., определенного количества квалифицированных и здоровых работников, что достигалось созданием систем образования и здравоохранения. И в плане генерации единого «культурного пространства», связанного с предыдущей задачей – т.е., он порождал ту самую «национальную культуру», которая до сих пор является предметом гордости тех или иных народов.
Так вот: все это определялось только одним – тем, что общественное производство на указанном этапе могло успешно развиваться. Да, конечно же, в связи с конкурентной его природой одни экономические единицы поглощались другими, становящимися более крупными – но при этом люди и предприятия их составляющие, все равно, оказывались востребованными. Однако, как уже не раз говорилось, долго продолжаться это не могло. В том смысле, что рано или поздно, но рынки оказывались исчерпанными – то есть, все, что могло производиться, оказывалось уже производимым, причем, производимым эффективно. Разумеется, создавались и новые товары – разумеется, если вести речь об описываемом времени, т.е., о конце XIX начале XX столетий – но делалось это гораздо медленнее, нежели исчерпывался потенциал производства старых. Поэтому наступил кризис. Точнее – не просто кризис: кризисы были ранее, они приводили к разрушению части старых производств и созданию новых, и, в принципе, были преодолимы. А Суперкризис, т.е., ситуация, при которой разрешение имеющихся проблем могло быть решено только через разрушение всей существующей системы.
* * *
Впрочем, об этом надо говорить уже отдельно. Тут же можно только обратить внимание на то, что описанная уже относительная неудача «балканского национализма» была связана именно с описанным выше исчерпанием рынков. Да и не менее известная ситуация с межвоенными попытками создания пресловутых «лимитрофов» - закончившаяся в 1939 оглушительным пшиком – основывалась на тех же ограничениях. На том, что примерно с конца XIX столетия окно на успешное создание национальной капиталистической системы закрылось, и последней страной, которая сумела «пролезть» в него, оказалась Германия. Все! Большее число капиталистов «боливар» мирового рынка вынести не мог – поэтому даже Российская Империя, по сути, оказалась на обочине этого праздника жизни. Что же касается различных Сербий, Болгарий, Польш, Румыний, а уж тем более, прибалтийских государств, то им осталось только подбирать «крошки со стола», которые не доели более успешные игроки. В смысле, пытаться использовать те куски своего внутреннего рынка, которые еще не были захвачены крупными иностранными фирмами.
Собственно, именно поэтому национализм тут развивался весьма специфический – с одной стороны, он был крайне жестким для «внутренних участников»: поскольку «крошек» было мало, а желающих их съесть – много. А значит – любая особенность, способная снизить конкурентное преимущество противников обязательно «выпячивалась», ну, а его носители подвергались давлению. Недаром именно в Восточной Европе к середине 1930 годов были крайне популярными фашистские идеи. Правда, развиться в «полноценный» фашизм они не могли – так как, с другой стороны, противостоять «настоящим» капиталистам «национальный капитал» данных стран не мог. А значит, он был обречен были находиться в вечно подчиненном положении по отношению к «настоящим» хозяевам – т.е. к Англии, Франции или Германии. Получалось забавно: с одной стороны, «националисты» указанных «маленьких, но гордых» народов с огромной жестокостью относились к проживающим «у себя» иным национальностям. А с другой – буквально по собачьи лизали руки «белых господ».
Разумеется, с ситуацией в «настоящих» национальных государствах – скажем, той же Франции или Германии – это положение контрастировало абсолютно. Но ничего иного быть тут просто не могло – поскольку превратить пресловутый «лимитроф» в развитое капиталистическое государство было просто невозможно. Правда, был у подобного положения и определенный плюс. Состоящий в том, что упомянутая слабость «национального капитализма» позволила жителям данных государства достаточно легко данным государствам отказаться от государственного устройства, основанного на подобной основе. И хотя данный процесс обычно связывают с продвижением Красно Армии, однако не стоит забывать, что при этом сопротивление последней практически не оказывалось. (Имеется в виду, сопротивление со стороны буржуазии данных государств – а не со стороны немцев.) И советский войска, встречаемые цветами в восточноевропейских странах, включая Польшу, которую традиционно считают «русофобской» –это не пропагандистская уловка, а объективная реальность, связанная с самим базисом существования данных обществ.
* * *
Т.е., вся грозная приверженность «национальным доктринам» - приводящая в предвоенной Восточной Европе к идеям «господства титульной нации» и даже к идеям захвата соседних территорий (в том числе, и советских) – в реальности оказалась лишь мишурой, слетевшей буквально от дуновения исторического ветра. Не помогла «национальная пропаганда», лившаяся из печатного издания, и охватывавшая все государственные учреждения, включая школы и вузы. (Впрочем, она и в Германии не помогла – хотя там «пропагандистский накал» была еще выше.) Поэтому установление в данных государствах т.н. «народной демократии», по существу, был вопрос решенный – и даже Красная Армия тут сыграла второстепенную роль. (В Югославии вон, сами справились.)
Правда, уже после того, как социалистический блок был создан и началось развитие в его рамках, возникли и определенные предпосылки к новому появлению национализма. Но это – уже совершенно иная тема, поскольку речь тут шла о совершенно иной ситуации, связанной с положением стран «народного социализма». Можно только отметить тот факт, что указанное появление было однозначно связано с идеей перехода к капитализму, который неожиданно – после «советизации мира» - вновь обрел возможность создания новых рынков. И, соответственно, обрел былую привлекательность. По сути, именно это и породило указанный в начале феномен «постсоветского национального возрождения» - когда огромное число «новых народов» начало мнить себе «большое капиталистическое будущее».
Однако в реальности все оказалось совершенно по другому. В том смысле, что гибель СССР и ликвидация «советизации мира» очень быстро привела к возвращению возможностей капиталистического развития к тому, что было характерно для начала XX века. В том смысле, что созданные в 1950-1970 годы «новые рынки» быстро исчерпались, а еще более «новых» создавать оказалось невозможным. (Все «технологические прорывы» постсоветского времени оказались или «допиливанием» уже сделанного, или банальным рекламным трюков.) Впрочем, даже в 1990 годы, когда указанные «новые рынки» еще выглядели более-менее привлекательно, реальная возможность для выхода на них «новых стран» была равна нулю. А значит, единственное, что оставалось этим государствам – так это развивать процесс «утилизации», т.е., продажи за бесценок всего того, что было создано в советское время. Кстати, это относится на только к «железу», но и к людям – поскольку крайняя дешевизна и высокое качество образования в социалистических странах, а так же огромный уровень «накопленного здоровья», позволяли хотя бы некоторым из них получить преимущество в конкурентной гонке.
* * *
Собственно, именно отсюда возник феномен «работы в Европе», как самой лучшей "участи" для постсоветского или восточноевропейского человека. Что определялось тем, что, в отличие от традиционных гастарбайтеров, у «восточноевропейской рабочей силы» существовала серьезная надежда на то, что они смогут занять более высокое положение. Но, разумеется, они ничего не заняли –и потому, что само количество желающих «стать европейцами» буквально обрушило рынок рабочей силы. И потому, что «собственные» трудящиеся европейских стран создали хоть как-то работающую систему социальной защиты, сломать которую разного рода полякам и эстонцам оказалось не под силу.
Поэтому единственное, к чему смогли привести попытки новых государств и их граждан «встроиться в капитализм» - так это к демонтажу тех сложных систем, которые и давали «новым государствам» хоть какие-то преимущества. (Правда, в связи со сложностью данных систем, этот процесс продолжается до сих пор – но сейчас он именно подходит к концу.) А значит, они – эти «национальные страны» - опять оказываются просто обязанными занимать «клиентарное положение» по отношению к более могущественным «хозяевам». Вот только количество «крошек», которые им при этом достается, оказывается еще меньшим, нежели в первой половине XX века. Да и сами «хозяева» сейчас находятся в положении, еще более худшем, нежели они находились тогда.
Поэтому положение «постсоветского национализма» в настоящее время оказывается еще менее твердым, нежели в 1920-1930 годах. В том смысле, что в то время еще могло быть какое-то количество людей, реально заинтересованных в данном явлении – те самые мелкие буржуа, которым выгодно было защищать свое положение в конкурентной борьбе путем провозглашения «национальной исключительности». Теперь же их практически нет – как показывает практика, почти весь мелкий бизнес существует в условиях той же «клиентеллы», что и все остальные структуры указанных государств. (Поэтому, скажем, пресловутое «национальное возрождение» на той же Украине не дает «мелкому бизнесу» никакой выгоды – а точнее, наоборот.) И единственные люди, которые готовы «грудью встать за победу нации» - это те из утилизаторов, которые аффилированы с текущей системой «нациестроительства». (Причем, очень часто – инициированной извне.) Но их, понятное дело, быть много просто не может.
* * *
Другое дело, что иных сложных структур в указанных странах просто нет. И поэтому, эти самые «нациестрители» - как уже говорилось в прошлом посте – полностью подминают под себя почти все общество. Но при условии завершения процесса утилизации данная ситуация изменится кардинально – в том смысле, что как только денег на поддержание «национальной памяти» перестанет хватать, то все ее апологеты буквально растворяться в воздухе. И «многовековая нация» просто исчезнет – а точнее, не просто исчезнет, а будет с яростью отброшена практически всем населением. И никакая пропаганда – включая школьные уроки – сделать с этим ничего не сможет.
И значит, вся нынешняя националистическая истерия растает, как туман под утренним солнцем – вне всякой связи с желаниями и нежеланиями отдельных личностей и целых организаций. Ну, а о том, что придет ей на смену, надо говорить уже отдельно…