Например, подобный процесс прекрасно описан у великого советского педагога А.С. Макаренко. Впрочем, нет, у Макаренко рассматриваются еще более экстремальный вариант, при котором в коммунаров превращались … уголовники. Да, именно так: значительная часть его контингента состояла из малолетних воров, попрошаек, проституток и даже бандитов – тех, что выходят грабить с револьвером в руках. (И да – слово «малолетний» тут довольно условно, ибо в обществе того времени 15-17 летний юноша - а такие так же поступали в коммуну – воспринимался вполне взрослым.) Кроме того, помимо преступников «обычных» были тут и те «представители юношества», которые до этого входили в состав многочисленных «зеленых банд», бесчинствовавших в период Гражданской войны на Украине. В общем, контингент был настолько специфический, что официальное «педсообщество», в общем-то, даже не надеялось на какое-то его «перевоспитание». Не будут открыто квартиры обносить – и то хорошо…
На самом деле последнее – не преувеличение. У Макаренко в «Педагогической поэме» прямо указано, что «обычные» подростковые колонии часто попадали под влияние «криминального элемента», побороть который было невозможно по «стандартной методике». (В книге это показано на примере Куряжа.) Если сюда прибавить очевидную проблему с нехваткой педагогов – которых в Российской Империи и так было мало, а с учетом Гражданской войны стало еще меньше – то может показаться, что изменить данную ситуацию было почти невозможно. Ну, если только террором. (Кстати, именно отсюда во многом растут корни уверенности в том, что «большевистская диктатура держалась исключительно на насилии».) Тем не менее, в действительности Антон Семенович справился с поставленной ему задачей безо всякого террора, и с привлечением минимальных сил и средств. В том смысле, что ему удалось создать такую систему, в которой бывшие воры и попрошайки добровольно, исключительно из внутренних побуждений, переходили «на сторону добра и созидания».
* * *
Разумеется, тут нет смысла подробно рассказывать о работе великого советского педагога. Поскольку, во-первых, об этом уже неоднократно писалось – в том числе, и в данном блоге. А, во-вторых, поскольку сам Макаренко прекрасно описал свою деятельность в книгах «Педагогическая поэма», «Флаги на башнях», «Марш 30 года». Поэтому если кому интересно, то он может обратиться к этой литературе. Тут же можно указать только самое главное: основной механизм «макаренковского преобразования» состоял в невероятной привлекательности неотчужденного труда. Именно неотчужденного – т.е., выполняемого ради конечного результата и находящегося в руках самих исполнителей. Эта самая привлекательность – неожиданно даже для самого Макаренко (!) – оказалась настолько высокой, что она полностью перевешивала все «прелести» преступного поведения, включая легкое получение благ.
Все остальное – включая особый метод коллективного взаимодействия колонистов, который исключал «постоянное начальство» (система «сводных отрядов», «командиров» и т.д.) – было связано с этим самым трудом. В том смысле, что выступило оптимальной формой обеспечения максимальной его эффективности. Кстати, интересно – но эта самая эффективность оказалась настолько высокой, что привела к реальной самоокупаемости колоний. Что, в свою очередь, позволило избавиться от значительной доли «внешнего надзора» со стороны «педорганов», дав воспитанникам еще большее ощущение свободы. (Правда, за счет очень жесткой конфронтации с «теоретиками образования», которые, по сути, сделали все, чтобы не дать макаренковской системе распространиться по стране.)
Таким образом, можно сказать, что колонии Макаренко стали своеобразным «натурным экспериментом», показавшим основной путь изменения человеческой психологии. В том смысле, что они в идеальной форме смоделировали ситуацию, переводящую ее (психологию) из преимущественно деструктивного (преступного) существования в преимущественно конструктивное. Причем, речь тут шла о самых различных типах человеческих характеров и темпераментов, а так же о людях, имевших совершенно различные жизненные пути. (Т.е., «популярно-фрейдистское» представление о том, что «сущность человека закладывается в детстве» макаренковский эксперимент так же опровергал, как и «генетическую предрасположенность».) При этом никаких «секретных психологических технологий» не применялось – по существу, весь механизм формирования данных общностей прекрасно описан в приведенных выше книгах.
* * *
Другое дело, что сама организация неотчужденного труда в условиях значительного его (труда) разделения, оказалась крайне сложной. В том смысле, что распространение опытов Макаренко на другие образовательные заведения – или, хотя бы на образовательные заведения для «трудных подростков» - неизбежно наталкивалось на имеющиеся ограничения, связанные с господствующей производственной системой. Поскольку даже в условиях Советской власти – т.е., власти, большую часть решений принимающей «на местах» (по крайней мере, в начальный период своей истории) – создать условия для неотчужденной трудовой деятельности оказалось очень сложно.
Более того: как уже говорилось, бюрократическая система Наркомпроса с самого начала стала главным врагом данной системы. Поэтому самому Антону Семеновичу как бы не большую часть своих сил приходилось тратить именно на то, чтобы защитить свои организации от стремления «усреднения и встраивания в общий порядок».
После чего не стоит удивляться тому, что данный способ организации образования – несмотря на его огромную эффективность – оказался не только непереносимым на иные воспитательные учреждения, но и был уничтожен в самих макаренковских организациях после ухода педагога. В том смысле, что подчинение их стандартным бюрократическим процедурам привело к исчезновению указанного выше эффекта «конструктивизации личности». В свою очередь это привело к росту регулирующего и репрессивного аппарата – что есть естественная реакция бюрократов на деструкцию – ну, и т.д. (В итоге «колонии» Макаренко превратились в колонии в современном смысле – т.е., в исправительные учреждения репрессивного типа. Которые, понятное дело, ничего не «исправляют».)
Впрочем, все это – уже совершенно иная история, которая требует иного разговора. Тут же – если вернуться к поствленной теме – наиболее важно то, что «макаренковский эксперимент» прекрасно показал связь деструктивного поведения с отчуждением. Т.е., с необходимостью «передачи» своей воли в руки некоего «вышестоящего органа» - начальства, хозяев – и с противостоянием этой передаче. Поскольку единственное «оправдание» - если так можно сказать – криминального поведения состоит как раз в противостоянии этой самой передаче. Так что, создавая возможность для неотчужденного труда, Макаренко с легкостью выбивал этот «аргумент», лишая криминал всякой привлекательности. Тем более, что это же – как показала практика в колонии - лишало привлекательности и прочие виды деструктивного поведения. (Вроде лени или жадности.)
* * *
Ну, и самое главное: подобное доказательство один в один совпадает с теми гениальными предположениями, что были сделаны «основоположниками» задолго до проедения данного «эксперимента». В том смысле, что они еще в середине XIX столетия указали на то, что привычное для данного времени восприятие трудовой деятельности, как «проклятия», требующего для исполнения принуждения или голодом, или репрессивными действиями, неверно. Точнее оно верно для труда отчужденного, выполняемого исключительно ради интересов неких хозяев (рабовладельцев, феодалов, капиталистов), которые – тем или иным способом – превращают всех остальных в беспрекословные орудия для исполнения своих интересов. Вот в данном случае человек, действительно, будет бежать от любой конструктивной деятельности, стремясь использовать любую лазейку для того, чтобы проявить собственную субъектность. (Даже через такой деструктивный путь, как криминал.) И ему действительно необходим «надсмотрщик» - светский, который бъет его и вешает за малейшую повинность, и «духовный», пугающий адскими муками за любую попытку неповиновения.
Но это – следствие не пресловутой «природы человека», а указанного отчуждения. Которое – в свою очередь, определяется разделением труда и вытекающим отсюда увеличением эффективности производства. Что, собственно, и является главным преимуществом классового общества, обеспечившим ему победу над обществом доклассовым. Но подобное преимущество является, очевидным образом, локальным – и уже в начале ХХ века (как было сказано выше) оно начало исчезать. Открывая, тем самым, дорогу для смены типа социального устройства. Но об этом, разумеется, будет сказано уже в следующем посте…