В прошлой части я разобрал т.н. «запороговые» технологии, т.е., технологии, которые вряд ли могли «появиться на свет» в «обыкновенных» условиях, т.к. требуют слишком больших вложений «на старте». В этом случае единственным механизмом, оказавшимся способным привести к их освоению, послужило противостояние СССР и США. Оно же, как это не покажется странным, способствовало массовому внедрению полученных инноваций, причем и в гражданской сфере. Более того, именно оно способствовало активной их «гражданизации». Вершиной данного процесса можно назвать освоение космоса, где сферу гражданского применения пришлось формировать буквально «в ручном режиме». По-сути, космическая связь или, например, телетрансляция (не говоря уж о пилотируемых полетах), была излишним явлением в существующей обстановке, вряд ли оправданным экономически. Однако в это время данные направления рассматривались, как закономерный итог человеческого прогресса, и практически никто не сомневался в их актуальности. (Спутники вышла на режим «относительной окупаемости» где-то к 1970 годам).Однако, «насильственное внедрение технологий» – это только самый верхний слой проходящих процессов. Еще более важным было формирование особого слоя людей, «настроенных» исключительно на инновации. Подобный слой, включающий ученых и специалистов различного профиля: инженеров, университетских преподавателей, учителей, вплоть до журналистов и писателей-фантастов – оказался мощным источником соответствующих изменений в обществе, приведших к значительному снижению «инновационного барьера». Это привело, например, к тому, что для бизнеса стало нормой связывать успех почти исключительно с внедрением новых технологий. (Влияние данного момента чувствуется в общественном сознании до сих пор.). Подобное «инновационная идея» проникла даже в такую консервативную сферу, как быт. В период 1050-1970 именно наличие тех или иных технических новинок стало считаться базовым по отношению ко всем остальным формам потребления и пресловутые «гаджеты» постепенно вытеснили традиционные обывательские фетиши, вроде дорогой одежды или антиквариата.
* * *
Можно сказать, что лозунгом этого времени стало «инновации любой ценой» - в отличие, от «классического» капиталистического: «прибыль любой ценой». Вершиной данного процесса стало появление разнообразных «технократических» моделей общественного развития, в которых определяющая роль в решении тех или иных проблем отдавалась научно-техническим инновациям. (К ним, например. относится пресловутая «Третья волна» Тоффлера.) Одновременно в обществе укрепилось убеждение о том, что непрерывный рост инноваций является нормой. Несмотря на то, что сейчас многие относят формирование подобной идеи к гораздо более ранним периодам, например, к эпохе Просвещения с ее культом «Прогресса», следует понимать, что это не совсем так. Понятие «Прогресса» – на порядок более сложное, нежели вышеупомянутые инновации, и относится, скорее, к социальных изменениям, нежели к научно-техническим. В период же 1950-1970 годов «прогресс» подразумевался исключительно, как научно-техническое развитие.
Более того, социальный аспект в это время все больше уходит в тень, перестает считаться важным. Эта второстепенность социального в восприятии человека следует из тех же особенностей послевоенного мира, что и первостепенность научно-технического. Я уже не раз уже отмечал тот момент, что само наличие Советского Союза стало настолько мощным фактором воздействия на правящие классы Запада, что от западных трудящихся требовалось довольно небольшие усилия для обеспечения гарантированных общественных благ (по сравнению с довоенной эпохой, а уж тем более, со временем до Первой Мировой войны). Нет, разумеется, борьба никуда не ушла – капитализм есть капитализм, а следовательно, хозяин никогда не отдаст лишнего цента без давления на него. Но вот уровень этого давления (а равно, и уровень противодействия хозяев) стал гораздо слабее. Уже мало кто помнил, что в довоенном мире вполне нормальным было применение против выступающих рабочих боевых патронов. И не только в т.н. «фашистских» государствах – например, во вполне демократических США тот же Форд подавлял возмущения своих рабочих при помощи пулеметов – и это смотрелось нормой.
Теперь же буржуазному государству приходилось быть осторожным – а ну, как массовые забастовки закончатся входом советских танков для помощи Революции. (И не стоит кивать на то, что советское руководство никогда не пошло бы на данный шаг. Это мы сейчас знаем, что не пошло бы, и что даже Сталин мог легко бросить тех же коммунистов Греции ради пресловутых «геополитических интересов». Тогда же правящие классы Запада боялись даже вегетарианского Брежнева, умудрившись увидеть в «застойном» СССР опору мировой Революции.) И, следовательно, они предпочитали не доводить ситуацию до крайности, а лучше постараться договориться. В самом крайнем случае – использовать «нелетальные» средства, вроде резиновых пуль или водометов, что в послевоенное время стало символом максимально возможных репрессий.
Поэтому человеку того времени могло вполне показаться, что социальное устройство общества не важно. Эпоху упорной классовой борьбы осталась в прошлом, а в настоящем можно было пожинать плоды наставшего «потребительского рая». Действительно, если при существующем строе рабочий может получить достаточное количество благ, то какой смысл менять систему? Что же касается инженеров или ученых, то, как сказано выше, они на какое-то время сделались частью общественной элиты (по крайней мере, в общественном сознании). Рост потребности в высококвалифицированных специалистах создал невиданные до того времени социальные лифты. Какое-то время для продвижения «наверх» достаточно было лишь получить высшее образование. Более того, при определенном везении можно было легко открыть собственное дело – благо, что развертывание новых производств порождал огромный спектр относительно небольших рыночных ниш, где мелкие производители могли найти для себя место.
* * *
И значит, вполне могло показаться, что благополучие среднего человека более зависит от того, как развивается наука и техника, нежели от каких-то социальных аспектов. Однако данное «абсолютное господство» научно-технического прогресса очень быстро породило и «обратную волну». По мере того, как голод и нищета прошлого стали забываться, «наверх» всплыли совершенно иные ценности. Например, неожиданно крайне важной стала идея охраны окружающей среды. Действительно, если вероятность оказаться завтра в очереди за бесплатным супом равна нулю, то почему бы не подумать о более общих проблемах? Например, о том, что жить в загаженном мире не совсем приятно, а вернее, крайне вредно. Разумеется, это было не сказать, чтобы новым открытием – богачи издавна старались покинуть «пыльный и дымный город», в котором они «делали деньги» и укрыться в загородных имениях. И нет ничего удивительного, что для внезапно ставших сытыми масс привлекательным оказался именно подобный образ жизни. Но для всеъ имений, разумеется, хватить не могло, и поэтому актуальным стало хоть малейшее приближение образа жизни к манящей буржуазной пасторали. В результате, дымящие трубы и грязная вода вдруг стали актуальными (Хотя еще лет тридцать назад никто не обращал на это внимания, напротив, дымящие трубы означали, что есть работа.), а защита «вымирающих видов животных» сделалась важной темой.
От подобных «частных», т.е., легко понятных для обывателя тем, общественное сознание легко перешло к вещам более общим, вроде идеи «устойчивого развития» и т.п. Разумеется, средний человек ничего не понимал в экологии (науке о существовании экосистем), однако «экологическая» тема (уже в кавычках, так как к экосистемам она не имеет никакого отношения) заняла у него ведущее место. И, следовательно, основа этого «экологизма» в совокупности с «устойчивым развитием» и якобы «планетарным мышлением» была та же, что и вышеупомянутой технократии – вера в исключительную важность научно-технического прогресса. То, что в этом случае подобный аспект имеет, скорее, знак «минус» вместо плюса, ничего не меняет. А так – это было такое же следствие «аномального» послевоенного противостояния, следствие той «тени», что СССР «отбрасывал» на весь остальной мир.
Разумеется, только данными аспектами действие данной «тени» не ограничивалось. Можно упомянуть еще изменение в международной политике, приведшей к пресловутой «Разрядке» - снижении уровня межгосударственной напряженности и начале взаимного разоружения. Можно упомянуть о практически полном демонтаже мировой колониальной системы, существовавшей до этого несколько столетий (а по сути – еще в Античности). Но это не особенно важно. Гораздо более важным предоставляется то, что источник подобных изменений поразительным образом оказался скрыт от современников. Причина этого проста – система работала, уровень жизни улучшался, глобальных войн не было – и следовательно, не было особого стимула к познанию данного мира. Надо сказать, что если советское руководство банально «положило болт» на идею теоретического обоснования существующего положения, заменив ее чистой «идеологической мишурой» (всевозможные идеи о «конвергенции» представляли собой заимствование популярных западных теорий), то в капиталистическом мире все же пытались понять, почему это так вышло. Тут, как уже сказано выше, существовал устойчивый спрос на идеи, объяснения «устройства мира», однако, поскольку понимания его не было, то появился целый «спектр» объяснений реальности.
Однако «работающая система» подразумевала, что особой верности от них требовать нет смысла, что достаточно только минимального соответствия реальности. Ну, считают кейсианцы, что основой стабильного развития является госрегулирование экономики – ну и прекрасно. Считают технократы, что все это происходит из-за развития технологий – еще лучше. Считает обыватель, что он живет лучше, потому, что поумнел и не желает ни войн, ни захватов колоний, а желает жить в мире и демократии – прекрасно. Считают какие-нибудь интеллектуалы, что основной успех в победе идей гуманизма и мирного сосуществования – так что в этом плохого? Можно, например, пойти и дальше, и придумать какую-нибудь «революцию сознания» - дескать, развитие человека подошло к тому пределу, за которым меняется сам тип его мышления и из «первобытного», темного и религиозного оно становится новым, «открытым» и планетарным – пускай будет так! Это нам сейчас, из мира деградации, разрываемого империалистическими и религиозными противоречиями, из мира, где людей казнят за неверную религию и где обстреливают жилые кварталы из систем залпового огня видно, как наивны и беспочвенно были данные построения. Но тогда, когда «система работала», подобные идеи были вполне закономерны и даже неизбежны.
* * *
К сожалению, подобное положение не могло продолжаться вечно. «Полдень человечества» оказался коротким, и время начало клониться к ночи. Первые признаки того, что «не все так однозначно», наступили еще в конце «эпохи Полдня». Падение темпов развития началось уже в конце 1960 годов, а в середине десятилетия разразился первый в послевоенное время кризис. Многие связывают его в нашумевшим решением ОАПЕК о повышении цен на нефть, которое, якобы, нанесло сокрушающий удар по западной экономики, но это не совсем так. Вернее, совсем не так. Повышение цен на нефть, как не удивительно, было довольно быстро «отыграно» экономикой, еще имевшей высокий инновационный потенциал. Например, многие европейские страны – например, Франция и Германия, а так же Япония, взяли курс на увеличение доли атомной энергии в своем энергобалансе. Так же достаточно быстро были приняты решения, способствующие уменьшению потребления нефти – например, переход к более экономичным автомобильным двигателям, системам уличного освещения, увеличения теплоизоляции зданий и т.д. Однако несмотря на это, как раз с середины 1970 годов начинается существенное падение инновационности.
Об этом можно судить по прекращением огромного количества проектов, начиная с космических и заканчивая ирригационными. Разумеется, многие считали, что это – всего лишь «техническая» пауза, что еще немного, и развитие пойдет прежним путем. Однако они ошибались. Кризис 1975 года стал переломным моментом в развитии цивилизации. Прежде всего, именно с этого момента началось планомерное наступление буржуазии на отвоеванные прежде права трудящихся. Как знаковое событие можно указать падение социал-демократического режима в Чили и установление там крайне правого режима Пиночета. Прямая поддержка чилийской хунты западными (прежде всего, американскими) правительствами и полный слив антипиночетовской борьбы Советским Союзом означало одно – что послевоенный мир изменился и «тень» Страны Советов уже не столь сильна (а вернее, что ее больше нет, но поскольку эта «тень» существует в общественном сознании, то инерция было колоссальная).Впрочем, одной хунтой дело не ограничилось – вскоре данное наступление началось и в самих западных странах. Падение уровня производства в период кризиса привело к росту безработицы и снижению уровня реальной заработной платы. Причем, если собственно кризис оказался кратковременным – уже к 1977 году были достигнуты докризисные уровни ВВП, то указанное снижение оказалось долговременным трендом.
Дальнейшее развитие этой тенденции (наступления на права трудящихся) привело к рождению «неоконсервативной» политики, выразившейся в британском «тетчеризме» и американской «рейганомике». Впрочем, одним только наступлением на права рабочих «неоконсерватизм» не ограничился. Его появления стало вполне закономерным ответом на неожиданно забуксовавший прогресс. Главной предпосылкой к возвращению крайне правых ценностей оказалось уже указанное выше отсутствие понимания природы «эпохи Полдня», которое не мешало, пока «система работала», но которое оказалось критичным при начавшемся ее сбое. То, что произошедший кризис отправлял на «свалку Истории» все указанные выше «прогрессистские» теории было очевидно (хотя и не для всех), однако отсюда был сделан вывод о возврате к прежним, «классическим» капиталистическим идеям. Именно на этом основании началось очередное переустройство мира, с якобы неверной (раз она перестала работать) кейсианской основы на якобы работавшую «неоконсервативную»…
* * *
Работоспособность «неоконсерватизма» (вернее, представление об этой работоспособности) вытекала из того, что он основывался на пресловутом «здравом смысле», который мыслился, как абсолютно верное и неизменно представление о мире. (О том, что т.н. «здравый смысл» есть не что иное, как мыслительный конструкт, даже сейчас мало кто догадывается.). Собственно, все антирабочие и антисоциальные действия неоконсерваторов проистекают именно из этого – из желания «очистить» общественное устройство от «наносных» конструкций, якобы созданный «интеллектуалами», из желания вернуться к простым и понятным принципам. Разумеется, все системные категории однозначно вычеркивались – но запас прочности послевоенного мира оказался достаточным, чтобы пережить и подобное состояние. Однако желаемой цели – выхода на режим «постоянного развития» – «неоконсерваторы», конечно, не достигли. Их действия способствовали лишь усилению нарастающего кризиса послевоенного мира, в самом лучшем случае они могли привести к решению локальных проблем на локальных участках. В этом смысле, крайне интересным представляется ключевая идея т.н. «рейганомики» по выводу общества на инновационный участок развития через «накачивание» военно-промышленного сектора. Интересным – потому, что тут видно, что авторы данного решения явно пытались повторить период 1950-1970 годов. Но, разумеется – потерпели в этом деле неудачу. Нет, конечно, кое-что удалось сделать: усиление ВПК привело к внедрению ряда прогрессивных технологий, в том числе в области телекоммуникации (развитие систем цифровой связи) и компьютерной техники. Однако глобального прорыва не получилось…
Причину этого понять достаточно легко. Во время «предыдущей итерации» развитие было следствием мощного воздействия Советского Союза, заставляющего Запад развивать новые технологии (по своему образцу). В 1980 годы же СССР находился не просто «не в лучшей форме», он переживал самый серьезный в своей истории кризис, переходящий в катастрофу. Поэтому он не мог рассматриваться, как серьезный стимул к реальной инновационности, без которого любые выделяемые средства оказывались просто присвоенными западной элитой. Поэтому ровно те же действия, что тридцать лет назад, приводили к совершенно иным результатам. Можно привести пример с пресловутыми «Звездными войнами» (не фильмами Лукаса, а американской программой «Стратегическая оборонная инициатива»). Судя по всему, предпринята эта «инициатива» была как раз в плане возврата в «золотые 1950», дабы побудить общее развитие промышленности. Но результат оказался более чем скромным: амбициозный проект не вышел на стадию действующих образцов. Единственное, в чем удалось получить хоть какой-то результат, оказалось создание противоракет (по крайней мере, они хоть летали и что-то поражали). Что же касается огромной массы более экзотического оружия, вроде космических лазеров и пресловутых «рельсотронов», то с ними все обстояло гораздо хуже – по крайней мере, ни одного действующего образца произвести не удалось.
Впоследствии была создана легенда о том, что якобы никакой новой космической программы и не планировалось, а все было придумано для того, чтобы «развести» СССР на излишние траты. Но это, конечно, только легенда – на самом деле, деньги выделялись и разработки велись. (Кстати, как раз СССР нисколько не пострадал от данной программы – та же антиалкогольная компания нанесла стране больше убытков, нежели развертывание программы противодействия «Звездным войнам», вроде системы «Энергия – Буран».) Просто оказалось, что в условиях «виртуального противника», которым стал СССР к этому времени, разработки так же все больше смещались в область «виртуального». Если в послевоенном мире целью было получить результат, то теперь основной целью стало произвести наилучшее впечатление на органы, выделяющие средства. Ведь вполне логично: затраты на пиар и демонстрацию однозначно ниже затрат на НИОКР, а результат, в общем-то, одинаков. Ведь вряд ли конгрессмен или сенатор сможет увидеть «живьем» результаты работы той или иной космической системы, максимум, что можно показать – это заснятый на пленку фильм. А в большинстве случаев и фильма не получится – так, таблица с цифрами. Так какая разница в этом случае, существует ли устройство в реальности или нет?
В этом случае грамотно составленная презентация по малейшему пустяку будет иметь гораздо больший успех, нежели реально произведенное, но плохо отрекламированное устройство. А еще лучше – если никакого устройства не будет вообще. Впрочем, это относится не только к ракетно-космической отрасли. По большому счету, в подобное положение попала вся экономика – она давно стала настолько сложной, что не только «простому землепашцу», но и влиятельному владельцу капитала стало невозможным разбираться в тонкостях современных технологий. Это Генри Форд (на начальном этапе своей работы) мог весь день находиться в заводских цехах и знать все тонкости изготовления автомобилей своего имени. Теперь, после инновационной революции 1950-1970 годов, подобное было невозможным. Даже технические специалисты, как правило, могли видеть только свой «кусок» общего производства – и это еще не учитывая того, что последнее стало транснациональным, перешагнув не только границы отдельных государств, но и границы целых континентов. Неудивительно, что в подобной ситуации единственным вариантом понимания производства для заинтересованных лиц стали официальные отчеты.
* * *
С соответствующими результатами – ведь, как уже указано выше, показывать красивые картинки и красивые цифры гораздо проще, чем сделать что-нибудь реальное. Поэтому вместо ожидаемого подъема инновационности действия «неоконсерваторов» привели к росту биржевых спекуляций. Разумеется, полностью уничтожить реальное производство они еще не могли – инерция «системы», созданной во время «эпохи Полдня» была, все-таки, велика. В 1980 годы оставались еще специалисты, ориентированные на то, чтобы заниматься инновациями, а не спекуляциями и «очковтиратильством», более того, они еще составляли большинство. Структурная организация корпораций еще продолжала сохранять высокую долю НИОКР, а научные заведения еще не полностью сосредоточились на повышении своего рейтинга, а по старинке занимались наукой (хотя проблема научной профанации уже вставала в полный рост).
Поэтому те направления, которые имели неплохие заделы до кризиса, все же получили значительное развитие. Прежде всего, это относится к микроэлектронике, с ее относительной «однородностью» техпроцесса, что упрощало его понимание и уменьшало вероятность спекуляций, по крайней мере, для специалистов. Именно поэтому микроэлектроника стала последней «великой технологией» человечества, последним реальным его достижением. (Развитие компьютерных технологий следует отнести сюда же, поскольку, по сути, за исключением совершенствования микропроцессоров особого прогресса в этой области не было). Впрочем, и в микроэлектронике прогресс был, в значительной мере, экстенсивным – например, ни одной альтернативы кремниевой технологии для производства микросхем в массовое производство введено не было (более того, не было и нет реальной альтернативы технологии КМОП, но это уже детали). Пресловутый «закон Мура», который так любят приводить сторонники идеи неограниченного прогресса на самом деле связан не столько с технологиями, сколько с экономикой: поскольку шедшее до недавнего времени увеличение продаж микропроцессоров приносило все большие прибыли, это позволяло все точнее поддерживать стабильность технологических процессов. А чем выше стабильность, тем меньший размер вентилей можно «вытравить» (на самом деле, там не только травление, но это не столь важно) на одной пластине.
Разумеется, это очень упрощенный взгляд, но он позволяет понять главное – высокие темпы развития микроэлектроники в 1980 и особенно в 1990 годах (а так же сейчас) оказываются не особенно связаны с какой-то там высокой способности общества к инновациям, а напротив, свидетельствуют о резком уменьшении последней, поскольку показывает, что полученную прибыль приходилось вкладывать в отработку уже существующей технологии. Да, степень совершенства «кремниевого процесса» довели до немыслимой ранее филигранной чистоты, ничего нового придумано не было (например, те же квантовые компьютеры или даже «обычная» оптоэлектроника никак не выйдут на уровень массового производства). То же самое можно сказать и про остальные технологические области: в авиации идет процесс «вылизывания» выпускающихся с середины XX века турбореактивных двигателей и существующих чуть ли не с того времени самолетов. В автомобилестроении – совершенствование еще более древних технологий (центральный впрыск и автоматическая коробка передач известны еще с довоенного времени). Разумеется, можно упомянуть развитие систем общественных коммуникаций, но и тут речь стоит вести, по сути, о той же микроэлектронике, о которой указано выше.
В общем, несмотря на все ожидания, никакого технологического прорыва в 1980 и 1990 годах не произошло. А произошло лишь дальнейшее совершенствование технологий, созданных в период 1950-1970 годов – от реактивной авиации до микропроцессоров. Впрочем, это, как не странно, не самое плохое – в конце-концов, освоение «придуманного» ранее является так же положительным процессом. Гораздо хуже было то, что произошло вышеуказанный «отрыв» реальности от представления о ней, пиара от производства. Презентации и отчеты стали значить все больше, а технологии и конструкции – все меньше. В дальнейшем развитие этой традиции привело в экономике к появлению «технологических пузырей», вроде «доткомов» или «сланцевой нефти». Однако эти «пузыри» - это только самый верхний слой происходящего. Гораздо хуже было то, что человечество уверилось в колоссальной и все возрастающей скорости технического прогресса, причем, судя по всему, это коснулось всех слоев – вплоть до самых высших. Образ стремительно развивающейся цивилизации, создаваемый все возрастающими силами «пиара» вышел за пределы, собственно, бизнеса и стал базисным для общественного сознания. При этом реальное развитие понемногу стагнировало, впрочем, скорость данной стагнации все возрастала, так как все усиливающаяся роль пиара и маркетинга забирала все силы. Условно говоря, за созданием «красивых картинок» все чаще забывалось то, что эта картинка должна была изображать…
Именно эта проблема и стала базисной для человечества в конце XX века...